Дмитрий Быков - Статьи из журнала «Что читать»

Как хотите, а читать про страдания миллионеров на сверкающих пляжах двадцатых годов — одно из высших наслаждений, доступных смертному. Роман Скотта Фицджеральда «Ночь нежна» — по моему глубокому убеждению, лучшая книга эпохи джаза, лучше его же «Гетсби». Помимо явной автобиографичности привлекательно так и не изжитое упоение человека из среднего класса, которого вдруг занесло в мир настоящих отелей, наилучших женщин и наизолотейшей молодежи. Ялтинский опыт освоения Фицджеральда оказался оптимален: в Москве он читается много хуже. Конечно, и Фицджеральд сегодня — на любителя: слишком психологичен, иногда многословен — ладно, перечитайте (или откройте для себя) «Вечер в Византии» Ирвина Шоу. Действие — в Каннах, герои — богатые и творческие, секса — завались (как вариант, рекомендую его же книгу «Ночной портье», никакого отношения не имеющую к страшному фильму Лилиан Кавани).

Хорош для пляжа и Хемингуэй — прежде всего, конечно, «Райский сад», во вторую очередь «Острова в океане» (оба опубликованы посмертно, ибо автор был ими недоволен, а зря). Но и «Фиесту» лучше всего читать на отдыхе, странствуя по барам и представляя себя потерянным поколением: а что, бывают непотерянные? Хорош и «Праздник, который всегда с тобой» — с этим ощущением творческой, напряженной праздности: нельзя ведь долго лежать на песке ленивым блином, надо, чтобы голова, освободившись от будничной рутины, лихорадочно варила! А Хемингуэй ее к этому стимулирует, заразительно и азартно описывая счастье писательского труда, когда пишется.

Любителям серьезного чтения я бы порекомендовал «Александрийский квартет» Лоренса Даррелла — его, по-моему, нельзя читать нигде, кроме как в отпуске. Сам я не поклонник этой длинной и довольно однообразной книги, но некоторые находят в ней сплав Голсуорси с Прустом. Мне куда милей Пол Боулз (не только «Под покровом небес», но и «Высоко над миром»: превосходное пляжное чтение, серьезные романы на отельном и экзотическом материале). Если вы заметили, русских писателей — кроме Грина и Станюковича — я почти не упоминаю: дело в том, что русская литература редко умеет сочетать развлекательность (экзотичность, авантюрность) с серьезным и неоднозначным посылом. Тут уж — либо полный серьез, либо ликующая легковесность. А для пляжа нужен тончайший баланс того и другого — как в хорошей американской фантастике (наша подвержена той же русской болезни, а потому рекомендовать могу лишь Лукьяненко, Успенского, Лазарчука, Трускиновскую и Лукина).

Где же современные авторы, спросите вы? Увы, современные авторы в большинстве своем исхалтурились и пишут настолько скучно, что на пляже вы с ними заснете — а спать на солнце почти наверняка означает обгореть. Поверьте мне на слово: хорошая пляжная литература закончилась тогда, когда мир перестал быть непознаваемым, манящим, полным чудес. Все, что хорошо читать на морском берегу, написано в краткий период — от эпохи великих географических открытий до века мировых войн. А то, что пишут сейчас, можно читать только в общественном транспорте — когда смотреть по сторонам еще грустней, чем в книгу.

№ 7–8, июль-август 2009 года

Интерес к жанру разоблачительной биографии — вещь закономерная и, так сказать, обратно-предсказуемая, то есть задним числом она представляется безукоризненно логичной, да только знал бы прикуп — жил бы в Сочи. Впрочем, и зная этот прикуп, большинство исследователей не пожелали бы гнаться за новым трендом, но появление его оправданно. Разоблачительная биография сродни антиутопии и появляется в такие же времена — в эпохи великих разочарований и надломов.

Когда-то Ирина Роднянская заметила, что антиутопия — «отказ от исторического усилия»; Вячеслав Рыбаков тогда же прямо говорил о трусости общества, не смеющего сформулировать положительный идеал. Антиутопии пишут не только тогда, когда хотят предупредить, но и тогда, когда не видят будущего, не догадываются о нем. Утопия ставит цель — антиутопия тут как тут и доказывает, что все равно ничего не выйдет. (Действительность, кстати, всегда сложней и дуальней: в начале века было полно утопий, потом — антиутопий, сбылось то и другое в примерно равной пропорции: скажем, в СССР было построено невыносимое общество, которое шагнуло в космос и создало прослойку полубогов, под которой подразумевается, конечно, не политбюро, а лучшая часть интеллигенции).