Майкл Чабон - “Игра началась! В связи с выходом “Нового аннотированного издания ‘Шерлока Холмса’

Филип Марло не мог бы выразиться лучше.

Третий новаторский прием Конан Дойла — это старый литературный трюк, который он обыграл по-новому. Любой авантюрист, рассказчик да и просто лжец всегда утверждает, будто каждое его слово — правда. Уже более двух столетий писатели используют в своих книгах возбуждающие любопытство инициалы и псевдонимы для героев, а также обозначенные намеком — якобы из-за цензуры — даты. И у читателя складывается впечатление, что автор почерпнул все сведения из достоверного источника, а то и сам наблюдал описанные события, но просто не хочет своим рассказом навредить невинным, смутить виновных или оскорбить память мертвых. Конан Дойл сделал и следующий шаг: приключения Холмса представлены как документальные записи, в которых все реальные имена скрыты, — к тому лее записи опубликованные и пользующиеся успехом, о чем известно и самим героям. Холмс не только знает о своем статусе главного действующего лица «хроник» Ватсона, но и высмеивает эти истории даже после того, как, по замыслу автора, до него доходят вести об их успехе — сначала после публикации на страницах «Стрэнда» и «Кольере», а потом и в виде целого ряда сборников.

Герои, знающие о своей литературной славе, тоже не новы: герои «Илиады» были уверены, что о них будет сложен эпос; во втором томе «Дон Кихота» карьеру рыцаря подпортила публикация тома первого (и «пиратские» подражания); в первых строках «Гекльберри Финна» говорится как раз о том, что о Геке вышла книга и ему это известно. Новаторство Конан Дойла проявилось в фигуре доктора Ватсона. В отличие от певца «Илиады» и рассказчика «Дон Кихота», Ватсон и летописец, и активный участник описываемого. Не в пример Геку Финну, он раз за разом специально оговаривает то обстоятельство, что готовит свои записки к печати; на основе воспоминаний Холмса и своих собственных он пишет рассказы — чтобы, по недовольному отзыву Холмса, «угодить вкусам публики». Ватсон — «гарант правдивости», поскольку сам принимает участие во всех событиях, достоверно их описывает и под конец получает нагоняй от Холмса за те трудности и неудобства, которые последнему приносит публикация «летописей». Ватсон неоднократно заверяет нас в том, что рассказы попали читателю в руки благодаря его деятельному участию — каждая вторая история начинается со слов об издании записок. Последнее обстоятельство вынуждает нас путать двух докторов — Ватсона и Конан Дойла; смущает не только физическое сходство, но и аппетиты обоих: оба неравнодушны к славе.

Конан Дойл решается на необычный литературный прием — он размывает границы между фактом и выдумкой, помещает в рассказы завуалированную «версию» себя самого, заставляя Ватсона твердить, что его записки совершенно достоверны. Трюк этот — как и все лучшие трюки — имеет последствия, которых автор не предвидел. Тысячи людей многие годы надеются связаться с Холмсом и шлют письма по адресу Бейкер-стрит, 221Б (где специально назначенные служащие Национального банка Эбби, у которого там контора, читают их и пишут на них ответы). Такая уловка вызвала радостное недоумение по крайней мере у одного проницательного читателя: «Стоит заговорить о Холмсе, и нам неизменно кажется, будто он и впрямь существует, — признается Т. С. Элиот. — Наверное, это и есть величайшая загадка Шерлока Холмса». Шерлоковедение возникло именно потому, что поклонники великого детектива стали забавы ради утверждать, будто принимают вымысел за реальность.

Однако племя шерлокианцев — то занятное, то скучное (нередко и то и другое одновременно, впрочем, если честно, обычно не первое) — не появилось бы, если бы не торопливость и небрежение самого автора. Первые двадцать четыре рассказа о Холмсе появились за два с половиной года — точнее, за двадцать девять месяцев. Эти рассказы изобилуют противоречиями, пробелами и любопытными ошибками — как раз из-за спешки писателя. После первой партии последовал десятилетний перерыв, а в мире Холмса и Ватсона прошло два года (после «смерти» Холмса в объятиях Мориарти в Рейхенбахском водопаде). За это время Конан Дойл забыл многие детали из жизни Ватсона и Холмса (воскрешенного), что привело к новым противоречиям и ошибкам. Весьма щекотливый вопрос о жене Ватсона Мэри, которая оказывается то первой, то второй женой, а затем то ли умирает, то ли нет, — самый известный пример такой авторской торопливости.

Таким образом, рассказы о Холмсе строятся вокруг ряда пробелов. Некоторые пробелы существуют лишь затем, чтобы их заполнили интуиция и умозаключения Великого Сыщика; это тайны, которые необходимо раскрыть, как в деле с пропавшими чертежами субмарины Брюса-Партингтона. Другие лакуны Конан Дойл умышленно намечает и оставляет незаполненными с тем, чтобы создать вокруг историй атмосферу большей подлинности. Прежде всего это знаменитые аллюзии на другие неопубликованные и даже неописанные случаи — по мнению Ватсона и Холмса, слишком скандальные, компрометирующие или ужасные. Самый известный из них — дело о гигантской крысе с Суматры, «история», как нас изящно предостерегают, «к которой мир еще не готов». Кроме того, налицо явные недочеты, появившиеся лишь из-за авторской небрежности, будь то хронология рассказов или жизнь персонажей: к примеру, чрезвычайно скудные сведения об университетской карьере Холмса или, как уже говорилось выше, странная, полная недомолвок история жены Ватсона Мэри, которая вдруг исчезает из рассказов. Вызывает также недоумение удивительная блуждающая рана от афганской пули, угодившей Ватсону то ли в плечо, то ли в ногу.