Алла Латынина: «Человеку может надоесть все, кроме творчества...»

“Нашей первоначальной целью было подготовить текстологически выверенное издание „Записок блокадного человека” и, по возможности, отыскать и ввести в оборот значимые фрагменты текста, не вошедшие в окончательную редакцию”, — пишут в предисловии, скромно озаглавленном “От составителей”, Эмили Ван Баскирк и Андрей Зорин, работу которых над томом прозы Лидии Гинзбург я бы назвала филологическим подвигом.

Научные издания готовят годами, и работают над ними целые группы исследователей и текстологов. Научное издание прозы Гинзбург готовили два человека: Эмили Ван Баскирк, чьи основательные исследования творчества Лидии Гинзбург стали появляться начиная с 2006 года, сопровождаясь подписью “аспирантка Гарвардского университета”, и Андрей Зорин, один из самых ярких современных филологов, сфера интересов которого включает в себя и историю русской культуры XVIII — XIX веков, и современную литературу.

Когда научное издание находится в руках не просто текстологов, но филологов-исследователей такого уровня, оно непременно приносит сюрпризы. Именно это случилось с томом прозы Гинзбург.

Исследователи, правда, настаивают, что сюрпризы таил уже сам архив Лидии Гинзбург. Обнаружился ряд никогда не публиковавшихся текстов, в результате чего первоначальный замысел претерпел изменения. “Самой важной и первоочередной задачей стало сделать этот историко-литературный клад достоянием читателей и поклонников творчества Гинзбург, представить читателям облик Гинзбург-прозаика таким, как он сложился в 1940-е годы”, — говорится в предисловии.

Пожалуй, исследователи все же приуменьшают собственные заслуги. В знаменитом фильме “Газовый свет” бриллианты певицы спрятаны среди стекляшек на сценическом платье. Чтобы отличить бриллианты, надо знать толк в камнях. Чтобы обнаружить “клад” среди множества бумаг, черновиков, вариантов, надо иметь представление о том, что именно является кладом, надо не просто сравнивать тексты, но понимать их художественную иерархию. И второе: без подробно рассказанной истории текста, без комментариев, справочного аппарата и исследовательских статей, помещенных в приложении, значение обнаруженного “клада” так и не было бы понято читателем.

Название книге дал центральный раздел тетради “Слово” (1943 — 1945). Еще раньше, поясняет Андрей Зорин, работая над так и оставшимся недописанным произведением, Гинзбург поделила его персонажей на “действующие лица” и “проходящие лица”. Найденную классификацию, литературоведчески точную и новую, Гинзбург использует и в тетради “Слово”, никаких фрагментов из которой она не публиковала, может быть оттого, что там содержатся портреты ее знакомых, запечатленных в период блокадной жизни, записи подлинных блокадных диалогов и достаточно безжалостный анализ психологических мотивировок и поступков, “подводных” тем разговоров, подспудных мотивов реплик, — настоящая школа писательского психоанализа.

Эти записи во многом подводят нас к пониманию сути тех открытий о человеке и обществе, которые сделала Гинзбург. Вопреки распространенному мнению, что испытания войны и блокады изменили человека, Лидия Гинзбург показывает, что эти чрезвычайные обстоятельства лишь обнажили механизмы устройства человека и общества. “На протяжении всей жизни Гинзбург пыталась докопаться до пружин этого устройства”, — пишет Андрей Зорин, утверждая, что фундаментальное социопсихологическое открытие, сделанное Гинзбург в годы блокады, состояло в том, что в кардинально изменившихся условиях сами мотивировки и импульсы, руководящие человеком, в сущности остаются прежними. Только “правила иерархии и статусного устройства общества оказываются особенно наглядными, когда они выстроены вокруг доступа к самому элементарному жизненному благу — еде”.

Несомненно, самой крупной драгоценностью в найденном “кладе” является текст, открывающий книгу, которому составители дали название “<���Рассказ о жалости и жестокости>”, опираясь на косвенное определение самой Лидии Гинзбург.

Герой его носит имя Оттер, как и герой многих блокадных заметок Лидии Гинзбург, в конце концов сложившихся в повествование “День Оттера” — переработанное позднее в “Записки блокадного человека”. Этим достаточно причудливым именем (исследователи предлагают разные его расшифровки: от французского “другой” — l’autre — или французского же “автор” — l’auteur) Гинзбург ставит некую грань между собственной биографией и трансформацией опыта собственной жизни в опыт художественный.