Именно литературной жизни, а не собственно литературы, поэтому в моих книгах так мало сказано о (достойных и недостойных внимания) текстах и так подробно рассказано о премиях, союзах, журналах, тенденциях и понятиях — словом, о том, как и чем живут сегодня писатели, стремящиеся быть услышанными современными им читателями.
Для кого мои книги?
Монструозный, несуразно огромный двухтомник «Новая Россия: мир литературы», естественно, для специалистов. И для библиотек, для памяти, то есть для потомков — чтобы им было откуда узнать, какой жизнью жила русская литература на переломе двух тысячелетий.
А трехтомник «Русская литература сегодня» — для нынешних читателей. Пока книжки находились в моем компьютере, я в одном из интервью сострил, что пишу-де для медсестрички, которая хочет закадрить аспиранта-филолога и должна, следственно, где-то набраться премудрости, чтобы поддерживать с ним разговор на достойном уровне.
Увидев сначала в распечатке, а затем в верстке, что в каждой книжке более чем по шестьсот страниц, я ужаснулся и больше так не шучу. Столько прочесть, столько фамилий запомнить, столько терминов усвоить, чтобы всего-навсего прослыть человеком, хорошо разбирающимся в современной русской литературе, — бедная медсестричка, да есть ли ты на белом свете!
Впрочем…
Ведь жил же когда-то мальчик, который в поселковой библиотеке переписывал в общие тетрадки «Большую советскую энциклопедию», выбирая те статьи, что про литературу.
Не сомневаюсь, что и сейчас где-нибудь живет такой же мальчик.
Именно для него я пишу свои книги.
Ему хочу быть интересным. Ему понятным. И им понятым.
«…Вы не знаете, какой у меня план для романа, — писал он Случевскому из Парижа. — Фу! Где вам знать! Какой-нибудь Дюма написал бы 30 частей (томов) на этот сюжет».
«Следуя примеру Тургенева, Толстого, Гончарова и Достоевского, я, — говорил Успенский в книге “Из прошлого”, — прекратил всякие сношения с незабвенным поэтом и издателем “Современника”».
Единственным исключением является сравнительно сочувст вен ная по отношению к писателю статья Н. К. Михайловского «Сочинения Н. В. Успенского», помещенная в февральской книжке «Отечественных записок» за 1877 г.
В этом смысле характерно письмо Успенского Случевскому от 24 июня 1861 года из Парижа: «…Находятся же такие пакостные люди, как, напр., Боткин, которые стоят за Александра Николаевича (Александра II — С. Ч .). Боткин, когда я сказал… что манифест русский — вероятно вздор и что я не верю в освобождение, он принялся ругать меня заскорузлым невеждой… потом сказал: “Новые положения, недавно объявленные правительством, — превосходны, и пусть ваш мужик околеет если не воспользуется этими положениями” — наконец он заключил: “Я недавно говорил Герцену про Александра Никол.: не ругай ты его, пожалуйста!” — Да! как Герцену, так и Боткину пора — пора прочитать отходную, а то просто спеть вечную память!»
Любопытно, впрочем, что, в глумливых интонациях пересказывая свой разговор с Толстым о «Власти тьмы», Успенский, по его словам, резко порицал автора за чрезмерность мрачных красок и выведение на первый план натур типа Матрены, Анисьи и Никитки: «…Этакие люди, по-мoeмy, не должны быть вносимы в сферу искусства и быть проводниками каких-либо идей…» — Н. Успенский . Из прошлого, 1889, с. 157–158.
Чтоб составить себе представление об объеме этой переписки, приведем фразу из неопубликованного письма Боборыкина Н. К. Михайловскому от 24 декабря 1875 года: «Пишу я… 700 писем в год, в том числе 500 в Россию», — и попросим читателей перемножить эти цифры на число лет, отданных маститым беллетристом литературе.
Выделено здесь и далее П. Д. Боборыкиным.
«Большое впечатление произвело в Петербурге Ваше письмо в Академию… — сообщал Чехову Куприн. — На днях в одном обществе, где был и Боборыкин, это письмо читали вслух. Маститый романист, говорят, чувствовал себя при этом не совсем ловко».
Неполная корректура этой книги хранится в рукописном отделе Института русской литературы РАН (Пушкинский Дом).
К Гоголю, впрочем, Боборыкин был всегда холоден. Признавая великое дарование писателя, он никак не хотел признать плодотворность того духа «обличительства», который был выявлен в творениях Гоголя революционно-демократической критикой и вокруг которого сформировалось по сути «гоголевское» направление в русской литературе. «Мертвые души» и «Ревизор» настолько не вмещались в концепцию Боборыкина, что он попытался вообще вывести их автора за пределы русской литературы: «Пушкин и Гоголь, по темпераменту, — это два крайних полюса, и вдобавок по расовому типу не имеют между собой ничего общего. Один характерный великоросс; другой — несомненный “хохлик”, как он сам иногда называл себя…».
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу