Сергей Чупринин - Признательные показания. Тринадцать портретов, девять пейзажей и два автопортрета

Такова живая культура: что-то все время поднимается от низов, от эстетического «околоноля» в высокую словесность, приобретает статус подлинного искусства, а что-то, напротив, шаблонизируется и тем самым нисходит в хляби и топи литературной самодеятельности. Что и произошло, скажем, с такими эффектными жанровыми образованиями, как антиутопия или альтернативно-историческая проза. «Остров Крым» Василия Аксенова (1984) и «Невозвращенец» Александра Кабакова (1988) были для читающей публики открытиями или, по меньшей мере, напоминанием о давно забытых традициях. Эти ноу-хау, в соответствии с законами рынка, тут же были пущены в промышленную разработку, пока «Кысь» Татьяны Толстой (2000) не оказалась своего рода межевым знаком на пути стремительного сползания этого формата в паралитературную вольницу.

И одновременно — грех нам будет не заметить, что и паралитература, во-первых, многослойна, а во-вторых, претерпевает постоянные мутации, меняется на марше. На одном ее полюсе по-прежнему, разумеется, царят классические розы — морозы, Русь — помолюсь, зато на другом теперь и философская (на строгий взгляд — конечно, квазифилософская) проза, и романы воспитания, и — спасибо Василию Васильевичу Розанову — разнообразные «миниатюры», «осколки», «фрагменты», всякие прочие «мгновения» и, само собой, авангардные изыски, сложнейшие словесные построения в духе хоть мовизма, хоть постфутуризма. Ничего удивительного: ведь произведения, более или менее ловко имитирующие высокую словесность, пишут сегодня не только матрешки с поварешками, но и люди безусловно образованные, умеющие много гитик, которых природа богато одарила самыми разнообразными талантами, за вычетом разве что литературного.

Разбираться во всем этом, отделяя, как нам заповедано, овец от козлищ, а зерно от половы, с каждым годом все труднее, ибо на то и культура, что в ней каждый случай, каждый текст и каждая судьба — наособицу.

Поэтому, признав, что подлинная литература — это сегодня своего рода остров в океане масскульта и парасловесности, придется признать и то, что границы этого острова проницаемы, открыты, а его планиметрия текуча и изменчива. И у каждого из нас здесь есть свой выбор, свой ответ на вызовы, посылаемые современной культурой. Можно, разумеется, как это и подобает консерваторам, руководствоваться картами позапрошлого века или, хотя бы, предпоследнего десятилетия. И можно, как это приличествует либералам, менять лоции каждодневно, принимая как данность то, что мы не в силах изменить.

Но ориентируясь на свой личный читательский опыт, на собственные представления о добре и зле, прекрасном и безобразном. И на ту путеводную звезду, что светит всем, кто воспитан в классических традициях.

Ибо на что же еще нам теперь полагаться?..

Называть себя либералом как-то неловко. То ли шапка не по Сеньке, то ли брать намерен не по чину. Будто заносишься, задаешься, сам себе напоминая казачьего подъесаула из нынешних, что безмятежно красуется на параде в «георгиях», выторгованных или выцыганенных у ветхого хуторянина.

Но… надо же ведь как-то обозначить свою ориентацию в этом мире. Тем более что все иные самонаименования либо сомнительны, либо требуют дополнений, принципиальных оговорок.

Ну, например.

Прогрессист? Пожалуй, но только с примечанием, что идея поступательного развития кажется тебе сущим вздором применительно к искусству, к философии, к морали, к религии, к бездне других важных явлений и понятий.

Западник? О да, конечно, но ясно отдающий себе отчет в том, что сам термин «Запад» в российском словоупотреблении есть не столько имя собирательное для разных там франций, америк и японий с их реальными проблемами и реальными отличиями друг от друга, сколько синоним Беловодья, то есть некоего вымечтанного, хотя еще не известно, существующего ли в природе места, где жить тепло, сытно, нестрашно и — главное — необидно.

Патриот? Безусловно, но только, упаси бог, не государства с его верховным и иными советами, с его державной спесью и славой, купленною кровью, равно как с его революционными и палаческими традициями, а патриот русской речи, российской культуры, патриот всего того, что олицетворяют собою и чета белеющих берез, и пляска с топаньем и свистом под говор пьяных мужичков.

Демократ? Ну-ну… Скорее демократ, наверное, хотя опыт повсеместного и скороспешного внедрения демократии в России кого угодно заставил задуматься о необходимости предварительной культивации почвы, это во-первых. Во-вторых же, слову «демократ» в нашем Отечестве непременно требуется смыслопроясняющая подпорка (социал-демократия, национал-демократия, демократия христианская или, наоборот, конституционная), причем все эти подпорки скомпрометированы в российской истории как минимум дважды: сначала в первой четверти XX века, а теперь вот и в последней его четверти. Воля ваша, но не хочется быть одного поля ягодой ни с Руцким, ни с Румянцевым, ни с М. Астафьевым, ни с Жириновским, ни с Аксючицем, ни даже со Станкевичем или Нуйкиным, как, впрочем, не хочется себя чувствовать наследником ни Гучкова, ни Милюкова, ни Керенского, ни Плеханова.