Николай Аксаков - Людвиг Кондратович (Вл. Сырокомля)

Мыслитъ: «я его осилю голосомъ своимъ»!

Гармонической волною, вольной чередой

Изъ тюрьмы несутся звуки пѣсни молодой

……

……

«О, осилю я, осилю шумъ вашъ наконецъ!»

Распаленный состязаньемъ думаетъ пѣвецъ.

А на улицѣ какъ будто бѣднаго дразня,

Все сильнѣе говоръ, крики, топотъ, стукотня…

……

Соловью какое дѣло? Изъ груди своей

Звуки всѣ, какіе только шевелятся въ ней,

Исторгаетъ онъ, и ноетъ, и болитъ она,

Безпредѣльнымъ напряженьемъ вся истощена.

Но пѣвецъ не слышитъ боли; въ гордомъ забытьи

Погрузился весь онъ въ звуки чудные свои.

Опьянѣлъ отъ вдохновенья, и чѣмъ жгуче, злѣй

Боль въ груди, тѣмъ громче, громче свищетъ соловей.

И слабѣя, надрываясь, силы, наконецъ,

Сокрушились, струны въ горлѣ лопнули; пѣвецъ

Заметался въ агоніи и, въ послѣдній разъ,

Разразился дивной трелью и – на вѣкъ угасъ.

А на улицѣ, къ страданью холодно тупа,

Продолжаетъ суетиться и сновать толпа.

И скрипятъ, гремятъ колеса все сильнѣй, сильнѣй,

Точно рады, что загубленъ ими соловей.

Но, однажды вырвавшаяся изъ души, эта пѣсня является уже оторванною отъ жизни поэта и не всегда прививается къ другой жизни, не всегда встрѣчаетъ братскій отзывъ. Общество остается къ ней, зачастую, точно также равнодушнымъ, какъ тѣ колеса, которыя точно радовались, «что загубленъ ими соловей». А между тѣмъ, сочувствіе составляетъ одну изъ вдохновляющихъ стихій поэта; безъ него чувствуетъ онъ связаннымъ, обезсиленнымъ самое свое вдохновеніе и наряду съ внутреннимъ блаженствомъ, доставляемымъ изліяніемъ души своей въ пѣсняхъ, возникаетъ скорбное сознаніе своего одиночества, безплодности пѣсни своей и жизни, сомнѣніе въ себѣ, своей цѣли и своихъ силахъ. Отсюда начинаются горе и страданія поэта, тоска одиночества; чувство оторванности отъ міра. Отказаться же отъ пѣсни истинно-творческая, поэтическая душа не въ состояніи,

И вотъ, даръ поэта становится для него волшебнымъ совпаденіемъ горя и радости. Эту связь двухъ совершенно противуположныхъ ощущеній замѣчали едва ли не всѣ поэты, но сильнѣе и удачнѣе многихъ выразилъ эту двойственную жизнь поэта нашъ Сырокомля.

Дальше онъ самъ объясняетъ одну изъ причинъ глубокихъ горестей поэта.

Глубоко сознавалъ Сырокомля тяжелое служеніе поэта и часто возвращался къ этой темѣ въ своихъ стихотвореніяхъ. Пѣсня составлявшая для него источникъ радости и блаженства, являлась для него въ то же самое время и могучею, опасною для самаго пѣвца силою.

Но и внѣшняя матеріальная жизнь Сырокомли шла рука объ руку съ нравственною его борьбою, нравственными его страданіями, хотя сѣтованія объ этой, очевидно, для него второстепенной, сторонѣ жизни и крайне рѣдко входятъ въ содержаніе его стихотвореній. Жизненный крестъ свой несъ онъ съ какой-то удивительной твердостью и гордымъ спокойствіемъ, очевидно въ пѣснѣ находя достаточное утѣшеніе, восклицая при видѣ внѣшняго, случайнаго преимущества другихъ:

Только крайне рѣдкo между прочими образами, пестро тѣснящимся въ душѣ нашего поэта, выскакиваетъ и образъ собственной жалкой жизненной обстановки, прорывающійся занять мѣсто въ общей картинѣ; но Сырокомля быстро отодвигаетъ на задній планъ то, что по неволѣ должно смутить и опечалить душу писателя, и снова наслажденіе отъ своего дара и гордость этимъ излюбленнымъ своимъ призваніемъ выставляются занимающими первое мѣсто въ его жизни. Такимъ является, между прочимъ поэтъ, въ фантастическихъ «Мелодіяхъ изъ дома сумасшедшихъ»: