Владимир Шулятиков - О драмах Чехова

Они не знают, что руководить действиями окружающих их лиц и их собственными действиями. Они отказываются производить оценку современной жизни и современной морали.

Один из них делает следующее заявление:

То, что кажется нам серьезным, значительным, очень важным, – придет время, будет забыто, или будет казаться неважным. И интересно, мы теперь совсем не можем знать, что собственно будет считаться высоким, важным, и что жалким, смешным… И может статься, что наша теперешняя жизнь, с которой мы так миримся, будет со временем казаться странной, неудобной, недостаточно чистой, быть может, даже грешной… [30]

Его собеседник отвечает:

– Кто знает? А быть может, нашу жизнь назовут высокой и вспомнят о ней с уважением. Теперь нет пыток, нет казней, нашествий, но вместе с тем столько страданий [31] .

Одним словом, чеховские герои – форменные последователи философии агностицизма. Через призму этого агностицизма смотрит на жизнь и сам г. Чехов.

Он изображает картину жизни точно так же, как, напр., изображал ее иногда Надсон. Во всех рассказах, во всех драмах г. Чехова жизнь и судьба его героев подчинена «закону мгновенья», т. е. настоящим вершителем их судеб является «слепой случай» [32] ; мир заселен у него «странными» людьми, «чудаками», действующими иррационально, повинуясь голосу какой-то темной, неведомой силы, называемой «человеческой глупостью».

Наконец, истинным восьмидесятником г. Чехов заявил себя тем, что сферу художественного изображения жизни он ограничил исключительно изображением внутренней – духовной и нравственной жизни «человека». Он прошел мимо общественного и экономического строя современной жизни. Общественная и экономическая борьба за жизнь не остановила на себе его внимания. Если же иногда его герои вступают в борьбу с буржуазным обществом, эта борьба оказывается не более, как поединок «одинокого человека» с «пошлой толпой», поединком, в который «одинокий человек» вступает лишь с единственной целью – отстоять права своей угнетенной и оскорбленной личности, завоевать себе возможность пожить, насладиться полнотой жизненных ощущений.

Выяснивши, таким образом, общие посылки художественного мировоззрения г. Чехова, обратимся к детальному разбору его драм.

«Я жажду жизни, борьбы, труда» [33] . «Работать нужно, работать». [34]

Такими словами действующие лица «Трех сестер» определяют положительные стремления «лучших людей» чеховских драм.

Эти положительные стремления, эта жажда деятельности, этот призыв к труду имеют очень мало общего с теми положительными стремлениями, с той жаждой деятельности и труда, которые одушевляли передовых людей в «героические» эпохи истории русской интеллигенции.

Классический призыв к деятельности и труду, раздавшийся в шестидесятых годах, был исповедью общественных групп, пролагавших себе дорогу в борьбе за существование, интенсивно трудившихся и проявлявших повышенную жизнедеятельность, видевших в труде и деятельности единственное средство противостоять «ударам судьбы», единственный залог будущей победы.

Совершенно на иной почве возник призыв к труду и деятельности чеховских героев. Последние смотрят на труд и деятельность лишь как на средство забыться от «скуки», спастись от «меланхолии» и «сплина».

В заключительных сценах «Дяди Вани» Войницкий, переживший тяжелую душевную катастрофу, видевших крушение всех тех сереньких иллюзий, которыми до того времени хотя бы несколько скрашивалась его однообразная, разбитая жизнь, ставит вопрос: что ему дальше делать с собой? Жизнь положительно начинает его путать своей бесцветностью и пустотой. «О, Боже мой! – обращается он к доктору Астрову. – Мне 47 лет, если, положим, я проживу до 60-ти, то мне остается еще тринадцать. Долго! Как я проживу эти тринадцать лет? Что буду делать, чем наполню их?» [35]

Он решает кончить самоубийством. Но его племянница Соня и доктор Астров стараются убедить его в безрассудности подобного решения; они просят отдать обратно взятую им из дорожной аптеки доктора баночку с морфием.

– Отдай, – говорит ему Соня. – Зачем ты нас мучаешь? Отдай, дядя Ваня! Я, может быть, несчастна не менее твоего, однако же, не прихожу в отчаяние. Я терплю и буду терпеть, пока жизнь моя не окончится сама собой. Терпи и ты [36] .

И дядя Ваня соглашается терпеть, возвращает доктору баночку с морфием и решение покончить с собой самоубийством меняет на решение уйти от самого себя и от окружающей обстановки, погрузясь в непрерывную работу. «Но надо скорее работать, скорее делать что-нибудь, а то не могу… не могу… Мне тяжело. Надо поскорей занять себя чем-нибудь… Работать, работать!» [37] .