Владимир Шулятиков - Н. И. Тимковский

Г. Тимковский [1] Тимковский Николай Иванович (1863–1922) – прозаик и драматург; кроме того, автор статей по вопросам педагогики. Родился в семье бедного чиновника, окончил историко-филологический факультет Московского университета. Литературная деятельность началась с 1891. Сотрудничал в журналах «Русская мысль», «Русское богатство», «Северный вестник» и др. Являясь по характеру своего творчества реалистом-бытовиком, Тимковский посвящал свои рассказы главным образом жизни городской интеллигенции. Он показывал обездоленность и жестокую борьбу за существование среди этой интеллигенции («Место», «Старая гувернантка» и др.), ее душевные терзания при бессилии решить сложные вопросы социального характера («Маленькие дела и большие вопросы»). С другой стороны, Тимковский изображал жестокость и пошлость разбогатевшей части городского мещанства («Звезды»). В одном из наиболее популярных в свое время рассказов Тимковского – «Сергей Шумов» (1896) – вскрыта душевная драма гимназиста, искалеченного безобразным режимом царской гимназии, отравленного атмосферой морально разложившейся буржуазной семьи. , как уже неоднократно отмечалось литературной критикой, принадлежит к числу беллетристов общегуманного направления; он обыкновенно характеризуется, как писатель искренний, правдивый, чуткий ко всем страданиям ближнего, одушевленный теплой любовью ко всем униженным и оскорбленным.

Но перечисленными качествами еще далеко не исчерпывается характеристика таланта г. Тимковского. Правдивость, чуткость, страдание и любовь к ближнему – все эти качества, присущие очень широкому кругу писателей. И сами по себе еще не выделяют г. Тимковского из сомна родственных ему по духу писателей, не дают надлежащего представления о степени оригинальности его таланта. А на самом деле г. Тимковский – писатель, обладающий весьма своеобразным талантом, писатель, идущий далеко впереди большинства тех беллетристов, которые следуют тому же направлению, как и он.

Его оригинальность заключается в особенной тонкости его психологического анализа. В области этого анализа он не прибегает к стереотипным приемам, которые отличают родственных ему по духу писателей: он не ограничивается прямолинейно-простым изображением страданий униженных и оскорбленных или прямолинейно-простым описанием роста всепокоряющего чувства любви и сострадания. Душевный мир лиц, фигурирующих в его рассказах, повестях и драмах, весьма сложен. В изображении страданий или росте альтруистических чувств он вносит весьма много новых элементов.

Его герои – в большинстве случаев представители интеллигентного труда, – изнывающие в чересчур суровой борьбе за существование или подавленные рутиной окружающей обстановки и однообразием жизни, прежде всего нервно больные и душевно раздвоенные люди.

Таков, например, инженер-техник Рубановский в рассказе «Место». Рубановский, имея на руках больную жену и четырех детей, в продолжении двух лет скитается без места и поставлен, благодаря этому, в безвыходное материальное положение. Терпя постоянные неудачи в поисках за куском хлеба, он весь «изнервничался», душевно устал, чувствует себя униженным и загнанным; в его душе шевелятся различные «скверные» чувства; он стал не похож на самого себя.

Рубановскому двадцать семь лет; он высок ростом, сутуловат; все движения его нерешительны; близорукие глаза присматриваются ко всему сквозь очки с какой-то тревожной пытливостью. Одет он с тем страдальческим приличием, которое дается только после долгой, кропотливой починки, вытравливания пятен, ожесточенной чистки и поддерживается лишь благодаря всем мерам предосторожности при движениях. И в лице сквозит та же напряженность, то же стеснение; и здесь надо принимать меры предосторожности, чтобы не выразить улыбкой или взглядом чего-нибудь слишком независимого или уж очень заискивающего. Умные черты перестают быть умными, в серьезных глазах бегает что-то малодушное, улыбка становится болезненной, фальшивой.

Рубановский, сидя в кабинете богатого фабриканта, дожидается решения своей участи: получит, наконец, он место или нет.

Рубановский знал, что у него такой вид, мучился этим. С ожесточением стискивал зубы, и в то же время невольно терялся и съеживался все больше и больше. Он предчувствовал унижение; он знал, что не удержится и сам унизит себя больше, чем это даже нужно. Он как будто забыл, как ходят, говорят и смотрят люди, сознающие собственное достоинство. В нем шевелилось горькое презрение к себе самому, к своей наружности, манерам, занятиям, даже к своей фамилии; но тут же рядом вставало другое чувство: страшной душевной усталости и надорванности. «Все равно, – думал он: – одним унижением больше или меньше, лишь бы потом передохнуть»…