Г. Лелевич: 1923 год

1923 г. дал такой образец живой, реальной пролетарской лирики, как стихотворение Михаила Голодного «Со станком»:

1923 г. дал нам, наконец, замечательную лирику Безыменского, о котором в этом номере нашего журнала идет особая статья и на котором я поэтому не остановлюсь.

На ряду с конкретизацией лирики, с облечением ее в плоть и кровь, 1923 г. ознаменовался и созданием конкретного, сюжетного пролетарского эпоса. Первым шагом в этом направлении были «коммунэры». Небольшие сюжетные эпические стихотворения, дающие тот или иной героический эпизод из освободительной борьбы рабочего класса, — эти «коммунэры» давали отдельные сколки с будущего пролетарского эпоса, отдельные куски большого полотна, а зачастую являлись и как бы сжатыми стихотворными конспектами поэмы. Из числа «коммунэр» следует отметить «Червоноказачий эскадрон» Г. Коренева, «С донесением» Романа, «Поэму о красноармейце Петрове», «Тринадцатый» и др. Андрея Иркутова, «Коммунэры» Родова и много др.

С особой радостью следует подчеркнуть, что этот переход к показу живого человека революции не остался без влияния и на некоторых поэтов «Кузницы». Александровский дал «Кузницу при дороге», — яркий портрет деревенского кузнеца, и превосходную «Поэму о Пахоме», — повесть о деревенском пастухе, превратившемся в председателя Губчека и погибшем на революционной работе. А напечатанное в 7-й книге «Красной Нови» стихотворение Обрадовича «Узловая», повествующее о горячем бое красных с белыми у ст. Узловая, является типичнейшей «коммунэрой».

Но не только конкретную пролетарскую лирику и фрагменты эпопеи дал нам истекший год. О, нет! Он дал нам и целый ряд больших полотен, показывающих нам современную действительность, освещая ее с точки зрения пролетарского авангарда.

В области поэзии мы имеем такую эпопею, как поэма Безыменского «Комсомолия». Это — вещь, равной которой нет в русской поэзии последних лет. Такой галлереи революционных типов, такого грандиозного захвата конкретной революционной обстановки не заключалось ни в одном из стихотворных произведений последнего периода. Подробно об этой поэме говорится в другой статье настоящего номера.

Еще более богаты беллетристические итоги пролетарской литературы. В области беллетристики даже «космическая» «Кузница» дала несколько полотен, ярких и ценных. Отрывки из повести Дорохова «Колчаковщина», при всех своих недостатках, при бедности и бледности языка, при некоторой газетности изложения являются первой попыткой художественно выявить сибирскую контр-революцию. Весьма значительна книга Федора Гладкова «Пучина». Крупнейшая вещь этой книги — «Огненный конь». Это — крупное литературное явление, позволяющее нам прощупать биение пульса революции, это повесть, опаляющая нас не бенгальским огнем ложно-классического пафоса Филиппченко, а подлинным раскаленным дыханием «огненного коня» Октября. Правдивая, живая обрисовка типов, великолепный украинский язык, мощный подлинно-революционный пафос, — все это резко отличает повесть Гладкова от попутнических писаний о мужиках.

Значительна повесть покойного А. Неверова «Ташкент — город хлебный», о которой в этом номере пишет тов. Ингулов.

Образностью, меткостью и поистине матросской соленостью отличается язык сколков с романа «Реки огненные» Артема Веселого. Стихийная, бунтарская, забубенная сторона революции показана в этих отрывках великолепно. Артему придется не мало поработать над собой, чтобы так же талантливо показать и пролетарскую организующую сторону революционного процесса, восстановив таким образом правильную перспективу.

Зато Дмитрию Фурманову в его книге «Чапаев» удалось превосходно вскрыть действительное соотношение классов в русской революции, художественно показав, как в грозе и огне гражданской войны пролетарский авангард подчиняет своему руководству слепую крестьянскую стихию. Эта книга — не роман, не повесть, это, собственно говоря, — историческая работа. Но в то же время по рельефности характеристик, по динамичности и красочности изложения, по убедительности и увлекательности она бесспорно принадлежит к художественной литературе.