Самуил Маршак - В начале жизни (страницы воспоминаний); Статьи. Выступления. Заметки. Воспоминания; Проза разных лет.

Копыленко — талантливый, искренний и опытный писатель, и поэтому мы вправе задать и себе и ему вопрос: чего, собственно, не хватило ему для того, чтобы его «Солнце» и в самом деле грело? Почему такой трагический, взятый из самой жизни сюжет породил столь привычный и не слишком глубокий рассказ? Почему, читая самые грустные страницы книжки, уже заранее угадываешь благополучную развязку, как это бывает в святочных рассказах?

Ведь вот удалось же Катаеву, при всем оптимизме его повести, тоже обещающей (но как-то очень осторожно и неуловимо) благополучную судьбу героя, избежать «святочности», поверхностности, сентиментальности. Чем это достигнуто? Прежде всего отсутствием служебных мест, бутафорских мостиков, ведущих от эпизода к эпизоду. На самую мелкую и как будто второстепенную деталь Катаев тратит настоящее воображение, темперамент, подлинные наблюдения. Лихой и щеголеватый четырнадцатилетний кавалерист в ярко-алом башлыке, в черной кубанке с алым верхом упоминается всего один раз, а как властно занял он свое место в повести, как ясно и весело входит он в память.

Такова настоящая поэтическая ткань всякой живой талантливой повести.

Жизнь не просто тянется от события к событию, она вся играет, перекликается удивительными и причудливыми подробностями, дарит каждую минуту что-то неожиданное, говорит разными голосами.

Начало повести, как и начало жизни, не должно быть всего только скучным вступлением, предисловием. И развязка, конец не может быть только необходимой расплатой по всем выданным в повести векселям. Не будем забывать о той зеленой ветке, которая так неожиданно радует нас иной раз осенью.

К сожалению, во многих детских повестях вы не найдете ни поэтической игры, ни разнообразия голосов, ни богатства счастливо найденных подробностей.

И во «взрослых» книгах всего этого не так много. А в детских и того меньше. Между тем книжка даже не смеет именоваться детской, если в ней нет ни игры, ни тепла, ни воображения.

Часто у нас говорят: надо мириться и со «средней» книгой, если она своей темой и материалом отвечает нуждам сегодняшнего дня. В этом есть свой резон. «Средняя» книга имеет право на существование. Но нельзя мириться с книгой тусклой, посредственной.

Типичным образцом такой «посредственной» книги может служит повесть Н. Раковской «Мальчик из Ленинграда». [271]С этого мальчика все — как с гуся вода. Ему только одиннадцать лет. Он первый раз расстался с матерью, которая ушла на фронт, а сам он уезжает из осажденного Ленинграда куда-то в неизвестность, в эвакуацию. Заметна ля в повести душевная тревога этого мальчика, то смятение, которое неизбежно связано со страшным поворотом в личной судьбе героя и в судьбе его родного города?

Увы, только бледные, незапоминаемые слова нашлись для всего этого у писательницы Раковской:

«Я заплакал. Тут кто-то схватил меня за плечо. Это был вожатый Гриша. „Ты чего, Юлька, — сказал он, — разнюнился? Срам какой… А говорил, путешествовать любишь!“ Он подмигнул мне и втолкнул в вагон… „Бедная мама! — подумал я. — Когда мы опять будем вместе?“ Гудело под полом, колеса стучали, „уф, уф, уф!“ — сопел паровоз. На крыльце стояли две девочки в платках. „Они останутся тут?“ — подумал я. И мне стало жаль девочек, этот домик, крылечко. Я перестал плакать, прижался к стеклу и сказал тихо: „Погодите, фашисты! Отомстим вам за все… Раскаетесь!“»

Так, без грамматических ошибок, но и без всякого воображения, без малейшего признака собственных наблюдений пишет автор обо всем: о том, как мальчик под обстрелом отстал от своего эшелона, потеряв все деньги и мешок с провизией (это в такие-то времена!), о том, как он один добрался до Поволжья к бабушке и узнал, что бабушка умерла, о том, как он поехал к дяде в Коканд и узнал, что дядю призвали в армию, а тетя уехала в Баку…

Писательница провела своего героя через всю страну в самые трудные времена героической войны и умудрилась так мало рассказать и показать на всех своих ста пятидесяти страницах.

Не жизнь, великолепная, сложная, играющая даже в трагические минуты, была перед Н. Раковской, а какие-то образчики школьных повестей, да при этом и не самые лучшие.

Я упомянул здесь всего три книги людей разного уровня, разных талантов и характеров, но книги эти показались мне достаточно выразительными в своем облике и дающими материал для заключений.

Я не думаю, что всем нам нужно писать только трагические, глубокомысленные повести, романы и поэмы. Всему есть место в литературе, — и короткому веселому рассказу, и самой причудливой новелле, и фантастической сказке, и задорной шутке. Но все это может и должно быть правдиво, искренне и обогащено теми великими событиями и чувствами, которые мы пережили за эти годы. Шутка должна стать еще веселее, серьезный разговор — серьезнее.