Самуил Маршак - В начале жизни (страницы воспоминаний); Статьи. Выступления. Заметки. Воспоминания; Проза разных лет.

Но о Горьком говорили не так, как о других писателях. Его можно было и совсем «не признавать». Высокий, красивый студент в серой шинели, приезжавший к нам на лошадях из Бобровского уезда, заявлял просто, что Горький — «босовня».

В окошке табачного и писчебумажного магазина появились первые открытки с портретом Горького. Косоворотка, длинные прямые волосы; лицо скуластое, хмурое и мечтательное. Неужели это и есть Горький? Похож на послушника или на молодого странника. Должно быть, он небольшого роста, стройный, застенчивый.

А через два года я встретил живого Горького. Это было уже не в Воронежской губернии, а под Петербургом, в Парголове.

Я гостил летом на даче у Стасовых. В одно из воскресений был большой съезд гостей. По этому случаю я нарядился в свой гимназический мундир с широким белым галуном и большими светлыми пуговицами. Был я моложе всех собравшихся лет на 40, 50, 60 и потому чувствовал себя немножко неловко.

Наш хозяин, Владимир Васильевич Стасов, старик большого роста, в красной рубахе и в зеленых сафьяновых сапогах, встречал на крыльце гостей. Гости были все знаменитые. Благодушный Репин, говоривший замогильно-глухим голосом. Глазунов, молодой, но уже грузный (в этот день Глазунов рассказывал, как однажды ночью на улице пьяный мастеровой принял его за конку). Ждали Шаляпина, старого знакомого Стасовых, с Горьким.

Чухонская таратайка на высоких колесах подвезла к двухэтажному деревянному дому их обоих.

Я был очень встревожен, и в голове у меня был туман.

Помню, вначале у меня в сознании оказалось два Максима Горьких. Один тот отвлеченный, смутный, занимающий большое пространство и пахнущий типографской краской. А другой — вот этот человек, имеющий право называть себя Максимом Горьким.

Было странно подумать, что весь Горький у нас и что с приездом его к нам никакого Горького за стенами этого дома не осталось. Будто к нам в дом привезли с площади известный памятник и площадь опустела.

Горький оказался человеком огромного роста, слегка сутулым и совсем не таким, как на открытке. Вместо блузы, на нем была короткая куртка, наглухо застегнутая. Волосы были коротко острижены. Ничего монастырского или страннического в настоящем Горьком не было. Он был похож, как мне тогда показалось, на солдата. Глаза мне понравились — серо-синие, с длинными ресницами. Ресницы придавали взгляду необыкновенную пристальность.

Горький стоял в дверях и говорил неожиданным басом.

— Я провинциал, — говорил он Стасову застенчиво и угрюмо.

«О» в этом слове «провинциал» звучало так, будто на пем ударение.

Это еще был нижегородский Горький.

Весь вечер я держался вдали от Горького. Да и о чем мне было говорить с ним? Если бы он оказался таким симпатичным, как на открытке, я бы, пожалуй, подошел к нему и заговорил. А то вдруг — этакий рост, этакий бас, да еще волком глядит. Нет, тут не заговоришь.

Но я следил за ним из угла, пока Глазунов играл на рояле, пока пел Шаляпин. Горький разговаривал мало и часто хмурился. Когда он улыбался, лицо его делалось немножко хитрым и задорным, как у нашего слободского парня. Будто он затеял мальчишескую каверзу.

Только к концу вечера, после того как я продекламировал свои детские стихи, я очутился рядом с Горьким в углу, Мои друзья рассказывали Горькому, что я болен и мне необходимо уехать на юг.

Горький нахмурился, подумал, а потом сказал уверенно и просто, как человек, который все может сделать:

— Хотите жить в Ялте? Ладно, я это устрою.

Через неделю я получил телеграмму из Ялты:

«Вы приняты ялтинскую гимназию приезжайте спросите катерину павловну Пешкову мою жену пешков».

Другая телеграмма — на имя моего отца:

«Ваш сын принят четвертый класс ялтинской гимназии директор готлиб».

С тех пор прошло двадцать пять лет, но я помню обе телеграммы от первого до последнего слова.

Пешков. Мне казалось, что эта скромная фамилия существует для того, чтобы служить завесой, скрывающей сияние знаменитого имени «Максим Горький». Ведь неловко же всегда именоваться громким титулом. Директор Готлиб — какой, должно быть, сердечный человек этот директор, посылающий телеграмму только для того, чтобы обрадовать неизвестного ему мальчика!

Обе телеграммы с моря. Про море я читал у Роберта Льюиса Стивенсона [103] Стивенсон Роберт Льюис (1850–1894) — английский поэт и прозаик, автор приключенческих романов: «Остров сокровищ» (1883, русск. пер. -1889), «Черная стрела» (1888, русск. пер. — 1914), «Похищенный» (1886, русск. пер. — 1901) и др. Перевод баллады Стивенсона «Вересковый мед» см. в т. 3 наст. изд. и почему-то думал, что к морю я попаду, только когда вырасту.