Сергей Беляков - Сборник критических статей Сергея Белякова

Но даже это простили, не заметили, так велика у нас тоска по настоящему герою. По герою, который занят был бы чем-то более важным, чем поглощение осетрины на фуршете.

Борис Моржов из повести Алексея Иванова «Блуда и МУДО», пожалуй, самый живой и нетривиальный литературный герой наших дней. Но автор его похоронил под валом нецензурной лексики. Добропорядочные и консервативные читатели не пожелали Моржова откапывать. Отвернулись брезгливо.

Кого ещё назвать? Схематичного, из математической головы выведенного майора Жилина (Владимир Маканин. «Асан»)? Блёклого и скучного Жохова (Леонид Юзефович. «Журавли и карлики»)? Мента-убийцу Николая Михайловича (Роман Сенчин. «Елтышевы»)?

Из тоски по герою, помноженной на хронический недостаток свежих идей, появились многочисленные ремейки, которые стали проникать даже на страницы литературных журналов, обычно строгих ко всякого рода «шалостям».

Устойчив спрос на мемуары, книги, написанные медийными героями, от генерала Шаманова до Ксюши Собчак, и, разумеется, на книги о великих людях.

Издательство «Молодая гвардия» вовсю эксплуатирует золотую жилу ЖЗЛ. Книги этой серии выходят в таком количестве и в таком потрясающем (от Иоганна Вольфганга Гёте до Эдуарда Стрельцова) диапазоне, что издательство, очевидно, даже не тратит драгоценного времени на самую скромную редактуру. И так берут!

Читатель-то героя ждёт, но что ему может дать современный писатель, не связанный контрактом на серию детективов и морально не готовый опуститься ниже плинтуса?

Состояние современной литературы напоминает мне заброшенный парк, местами переходящий в пустырь. Где-то вдалеке белеют в зелени статуи литературных героев. Но многие уже разрушены. Их обломки валяются в траве. Постаменты пусты. Кто их займёт? И займёт ли вообще?

Впервые опубликовано в издании «Частный корреспондент»

Ольга Славникова. Басилевс. Рассказ. — “Знамя”, 2007, № 1.

Славникова, получив премию за лучший роман года, тут же сделала заявку на премию за лучший рассказ. Честно говоря, не помню, когда Славникова последний раз обращалась к этому жанру. Кажется, еще задолго до “Стрекозы…”, во времена ее дебютной “Первокурсницы”. Не знаю, что побудило признанного романиста взяться за эту миниатюру, тем более что сюжет этого небольшого рассказа она легко могла бы развернуть в роман.

С первых же строчек я был очарован. Ни один из ее сложнейших, с изумительным искусством составленных романов не произвел на меня такого впечатления. Славникова, в сущности, великий мастер описывать предметы. Всякий раз ожидаешь от Славниковой повтора, банальности, но она умудряется их избежать и неутомимо придумывает все новые сравнения. Но прежде автор “Стрекозы…”, удивляя изобретательностью и мастерством, в то же время отталкивал приверженностью к “эстетике безобразного”. Писателю как будто неинтересно описывать красивые вещи, красивых людей, природу. Вот превратить небольшой пожар на грязной кухне или описание темного и вонючего подземного перехода в маленькие шедевры — это задача как раз для нее. Нет, в “Басилевсе” автор не отказался вовсе от “эстетики безобразного”. Например, описания еды в новом рассказе по-славниковски тошнотворны. Автор как будто страдает врожденным отвращением к еде. Читателю на выбор предлагаются и чай, “бурый, с явственным вкусом водопроводной воды”, и “сухие, деревянные на вкус крендельки”, от хозяйственной сумки героини “соблазнительно и мерзко тянуло докторской колбаской”. Почему же мерзко? Это вкусная, качественная колбаса — слава и гордость отечественных мясокомбинатов. Но таков уж авторский взгляд.

И все-таки новый рассказ красив. Красив и заглавный герой: “Породистый вислоухий шотландец, он на склоне кошачьих лет более всего напоминал русского мужика в шапке-ушанке и толстом, местами продранном тулупе. Но, несмотря на почтенный возраст, рыжие глаза кота пылали опасным огнем, и каждый, кто тянул к нему непрошеную руку, получал украшение в виде параллельных кровоточащих царапин. <���…> глаза его, похожие на очень сахаристый золотой виноград, сладко щурились на бархатный уют. <���…> Он как будто понимал, что речь идет о его потускневшей красоте, и так старательно мылся языком, что становился весь будто написанный маслом. <���…> грузно сваливался с кресла на толстый ковер, оставляя рыхлый след, точно на снегу, и забирался под мебель, где его ожидала любимая игрушка: плюшевая крыса”.