Р. В. Иванов-Разумник - М. Е. Салтыков-Щедрин. Жизнь и творчество

Какие были эти статьи — в настоящее время установлено с достаточной убедительностью: это были «Глуповское распутство», «Каплуны» и «Глупов и глуповцы» [165] Н. В. Яковлеву, опубликовавшему последний из этих очерков, принадлежит и мысль о вхождении в ту же серию и двух первых очерков. См. «Письма», т. I, стр. 29, и «Краевая Новь» 1926 г., № 5, комментарий Н. Яковлева к статье «Глупов и глуповцы» .

Общий их размер как раз и составляет немного более трех с половиною печатных листов, о которых говорил Салтыков в своем письме к Чернышевскому. Все три очерка так и не увидели света при жизни Салтыкова и были напечатаны лишь много позднее: «Глуповское распутство» и «Каплуны» — в 1910 году, а «Глупов и глуповцы» — только в 1926 году, в годовщину столетия рождения Салтыкова [166] «Глуповское распутство» — «Нива» 1910 г., № 9; «Каплуны» — «Нива» 1910 г., № 13; «Глупов и глуповцы» — «Красная Новь» 1926 г., № 6. Все три очерка сохранились в автографических рукописях (Бумаги Пушкинского дома, из архива М. Стасюлевича) .

Принадлежность всех трех очерков к глуповскому циклу несомненна уже и по заглавиям двух из них; она становится совершенно несомненной при изучении их содержания. Основной темой «Глуповского распутства», самого большого из трех очерков, является прежний вопрос о народе (по-прежнему именуемом «Иванушки») и об умирающем поместном дворянстве, которому пришла пора «откровенно окунуться в реку забвенья». На смену дворянским недорослям «Митрофанам» (первый мотив предисловия «Господ ташкентцев») идут здоровые духом и телом «Иваны»; отмирающее дворянство, ожидая гибели, может только распутствовать и прожигать жизнь. Дворянство это, как и в предыдущих, и в последующих очерках этого цикла, символизируется под именами Сидорычей и Трифонычей, при чем в «Глуповском распутстве» между ними впервые производится различение: Сидорычи — это ретрограды, а Трифонычи — либералы, при чем обе эти группы друг друга стоят. В следующем очерке глуповского цикла «Наш губернский день» Салтыков еще вернется к Сидорычам и Трифонычам и к их характеристике. Таким образом «Глуповское распутство» и по теме (конец дворянства), и по частным мотивам самым тесным образом связано со всем глуповским циклом в его целом.

Но в то же время «Глуповское распутство» по целому ряду мотивов является уже несомненным преддверием к будущей «Истории одного города». Вскользь намеченное сравнение Глупова с Римом дало впоследствии тему для обращения к читателю архивариусалетописца в предисловии к «Истории одного города»; ряд мест о губернаторе Глупова Зубатове (мест, показавшихся особенно неприемлемыми для цензуры) перешел потом в «Историю одного города» при описании подвигов глуповских градоначальников. Один только пример. В «Глуповском распутстве» автор вопрошает и отвечает: «кто предводительствовал нами в то время, когда мы войной шли на „Дурацкое городище“ (помните, та самая война, которая из-за гряды, засаженной капустой, загорелася, и во время которой глуповцы, на удивление целой России, успели выставить целый вооруженный вилами баталион)? — Зубатов». Этот шарж почти со всеми его подробностями перейдет через несколько лет в «Историю одного города», в знаменитые войны за просвещение, которые велись глуповскими градоначальниками, — и число таких примеров можно было бы значительно увеличить. Можно было бы указать еще и на связь «Глуповского распутства» с рядом других позднейших произведений Салтыкова; здесь ограничусь тоже одним из примеров на выбор. Знамя, которое местные глуповские дамы расшивают шелками, как знамя борьбы, ровно через десять лет снова появилось в очерке Салтыкова «Помпадур борьбы» (1873 г., из цикла «Помпадуры и помпадурши»), в котором дамы города Навозного подносят местному помпадуру «белое атласное знамя с вышитыми на нем словами: борьба». Таким образом «Глуповское распутство» переполнено целым рядом мотивов шаржа, которые лишь в позднейших произведениях Салтыкова достигли полного расцвета. Укажу заодно на связь «Глуповского распутства» и с предыдущими очерками глуповского цикла. В первом из них, в очерке «Скрежет зубовный», знаменитый эпилог его, «Сон», кончается тем, что «Иванушка», призванный судить да рядить, сперва прятался от страха под стол, а потом «не только сел на месте, но даже ноги на стол вскинул». В «Глуповском распутстве» повторяется тот же мотив: глуповцам велено пропустить Иванушек вперед и очистить для них место, а Иванушки обсуждают: «не пора ли им класть ноги на стол».