Владимир Стасов - Нынешнее искусство в Европе

Третий тиролец — Габель. Его «Конскрипция в Тироле» прекрасна по многочисленным типичным фигурам картины, хотя главная фигура юноши и послабее остального.

Около этих трех главных запевал группируются другие художники, меньшей важности, но все-таки составляющие свою школу и имеющие свою физиономию.

Наконец, третья национальная школа, сложившаяся в последнее время, — польская. До сих пор художники этой народности были разбросаны по разным краям Европы, но у них есть теперь такой могучий глава и такой художественный центр, которые не могут не притянуть к себе все эти разъединенные силы. Глава этот — живописец Матейко, центр этот — Краков. Матейко один из тех художников, которыми всего более должна гордиться современная Европа. На всемирной парижской выставке 1867 года его в первый раз узнали все и обратили на него внимание: там была выставлена превосходная по силе и страстной выразительности картина «Варшавский сейм 1773 года». Но с тех пор он живо стал освобождаться от разных своих недостатков, каковы, например, некоторая мелодраматичность поз и неприятный фиолетовый колорит. В настоящее время всего этого нет уже почти и следа, и Матейко с каждой новой картиной становится все сильнее и оригинальнее. Вообще все его картины громадных размеров, и тут-то, на десятках больших фигур, в настоящий рост, выказывается капитальное его мастерство. У него нет других сюжетов, кроме отечественных, оттого так сильно и правдиво все, что он пишет. Характеристики его почти всегда изумительны по верности, и ничто не может быть историчнее, чем иезуит Поссевин, уговаривающий зверообразного Стефана Батория, с надменностью сидящего на медвежьей шкуре, внять мольбам русского посольства, вымаливающего мир. Иезуитский взгляд, иезуитские мягкие, точно бескостные пальцы, протянутые и доказывающие, физиономия мужиковатых и смирных русских бояр, блеск польского лагеря под Псковом, с крылатыми всадниками и полуазиатскими канцлерами и воеводами, — таких картин немного встретишь в европейских музеях. Что касается до русского духовенства и послов, то, кроме великолепных, талантливых попыток покойного Шварца, ни одна еще из всех наших исторических картин не представляла с такою поразительною верностью индивидуумов древней Руси, с их финско-татарскими физиономиями, тяжелым складом и покорными глазами.

Другая, столько же изумительная картина Матейки (только гораздо менее пестрая и более гармоничная и рельефная по письму) это «Люблинская уния». Центром композиции у него сделан король Сигизмунд-Август, радостно поднимающий распятие и чуть от восторга не аплодирующий тому, что вот, наконец-то, совершается теперь соединение Литвы с Польшей, дело, около которого он целых сорок лет ходил, все умасливая да подскабливая препятствия и помеху. К сожалению, именно эта фигура всего менее удалась в картине: она слишком похожа на деревянную куклу. Зато все остальное представляет целый ряд типов высокого совершенства. Коленопреклоненный старик, Мартын Зборовский, примас и кастеллан краковский, левой рукой держит свиток с печатями, целую пергаментную башню: это акт присоединения; другую руку он кладет на евангелие, и зритель точно слышит его старческий, дребезжащий и спотыкающийся голос, произносящий клятвы. Кругом епископы, гетманы, воеводы с мечами и государственным знаменем, благословляющий издали дряхлый кардинал, блестящие польские юноши в придворном костюме, наивные простофили крестьяне, удивленные своему вдруг присутствию тут, насмехающиеся исподтишка диссиденты, ликующие магнаты, красавицы-польки в верхней трибуне — вот из чего составлена эта поразительная картина.

Другие два исторические произведения Матейки: «Обличительная проповедь Скарги перед двором, польского короля (1592)» и «Коперник в наблюдении на платформе собора», менее удались. «Проповедь Скарги» в первый раз появилась на парижской художественной выставке 1865 года и тотчас же была замечена французской художественной критикой, очень наметанной и образованной, значит, и очень чуткой ко всему талантливому. Несмотря на ужасно черный колорит и многие позы, слишком театральные или преувеличенные, — наконец, на странные позы дам, мечущихся взад и вперед как угорелые по собору, чего, конечно, никогда не случалось ни с какими придворными, какие бы там ни были самые громовержущие проповеди каких угодно Босеюэтов и Флешье, — несмотря на все это, французская критика тотчас сказала, что «Матейко обещает быть важным приобретением для исторической живописи». И действительно, начав энергическими проклятиями и грозным негодованием Скарги, Матейко никогда уже не понижал взятой раз ноты и шел с тех пор, все эти 8 лет, все только выше и выше, все с той же серьезностью, все с тем же национальным и общественным энтузиазмом. Если этот человек подольше проживет, мы, наверное, дождемся от него еще многих взмахов могучего орлиного крыла. Кроме перечисленных картин Матейки, на всемирной выставке было несколько превосходных портретов этого художника. Всего примечательнее был грудной портрет дамы (должно быть, польки) на таком эффектном желто-розовом фоне, какого не пробовал никогда еще ни один, кажется, художник.