Происходит демократизация «вечных» тем. Литература обратилась к «последним» вопросам, ощутила наше время как катастрофическое, требующее взрыва общественного сознания, перестройки мышления.
И, наконец, последнее. Открылись шлюзы, печатаются Н. Гумилев, В. Набоков, А. Платонов… Опять подтвердилось: «рукописи не горят». Оказалось, что даже не желтеют.
Но чувство радости сильно горчит. В очередной раз получилось, что виноваты времена, а не люди, — «вот пусть с временами и не здоровается», как говорил трифоновский Глебов. Ведь кто-то эти произведения отвергал, осуждал еще в рукописи. Были судьи, были недоброжелатели, были и свои «доброжелатели». Помните, как Ликоспастов из «Театрального романа» рассуждал о романе Максудова — «не пропустят»!
Времена не меняются сами по себе, это мистика. Мы сами меняем время — либо движем его вперед, расширяем его рамки, либо упускаем возможности, единственный предоставленный нам жизнью исторический шанс что-то изменить.
Развитие литературы года шло под знаком правды и «дозволенной» смелости. Писатели резко поменяли и материал, и ракурс своего взгляда. Поменяли и территорию исследования, и оптику.
Но принесло ли это движение литературы свои художественные результаты? Или результаты были все же более чем скромными?
Рискну сказать, что, выиграв в широте и обновлении проблематики, в актуализации содержания, в обращении к темам, ранее считавшимся «запретными» (немотивированная преступность, алкоголизм, наркомания и т. п.), литература наша пока еще не обрела новое художественное качество.
Более того, произошла даже некоторая потеря качества накопленного. Многие произведения известных писателей, опубликованные в этом году, не выдерживают сравнения — по глубине художественной мысли — с их же более ранними вещами, создававшимися в более трудные времена.
Парадокс: «стена», сопротивление ее словно стимулировали художественный уровень прозы. Она побеждала сопротивление и укреплялась сама. Уровень же обнаженной писательской мысли сегодня еще не соответствует уровню общественного сознания (журналистики в частности). Материалы, широко публиковавшиеся в газетах, были не менее, а более актуальны, чем произведения мастеров слова.
Куда двинется литературный процесс после того, как завершится период публикаторства, — вот что волнует всех нас. Затянувшееся на десятилетия время торжествующего конформизма не могло пройти даром для писателей среднего поколения, для молодых, выросших и духовно сформировавшихся за эти годы.
Перестройка литературного дела идет. Ее результаты зависят впрямую от усилий каждого. «Надо работать, трудиться надо для того, чтобы перестройка стала необратимой, — пишет А. Гельман. — …Когда есть возможность очеловечить обстоятельства, надо это делать не ленясь, капитально, надолго, потому что это самое большое, что мы можем сделать не только для себя, но и для детей, и для детей наших детей». Справедливые слова.
Но легче всего грешить и каяться. Вот и Гельман кается: «Мы грешили несколько сроков подряд, без перерыва. Старые грехи наложились на новые, старшие грешники воспитали новых». Но я задумываюсь: кто грешил? Бек? Трифонов? Абрамов? Шукшин? Семин? Быков? Или все-таки они выстояли, упорно гнули свое, проявили железный, поистине исторический характер, верно понимали реальную перспективу нашей жизни? Не шли на компромиссы с «временами», компромиссы, объявленные иными литераторами чуть ли не самым что ни на есть реалистическим типом социально-творческого поведения. Не создавали однодневок. Не развлекали «уважаемую публику». Не писали по указке — и тем самым действенно подготавливали наше время.
1986–1987
Молодого человека — то ли панка, то ли «металлиста» — спрашивают: «Легко ли быть молодым?» Нет, серьезно отвечает парень, очень трудно. Очень трудно быть молодым среди тех, кто не хочет думать о не совпадающих с твоею точках зрения на мир, о других способах поведения. Кто не способен отторгнуть ложь и фальшь, пропитавшие многое вокруг нас. Трудно быть молодым среди настороженных, недоверчивых, равнодушных. Об этом говорят герои нового документального фильма «Легко ли быть молодым?», снятого латвийскими кинематографистами.
…Рыдающую шестнадцатилетнюю девушку, выпрыгнувшую из окна кабинета следователя и чудом спасшуюся, убеждают: ты просто не знаешь, что такое жизнь. Ты не знаешь цену жизни… Но совершенно правильные слова произносятся таким холодным, диктующим, авторитарным голосом, что и не захочешь, а ощетинишься внутренне против их произносящих.
Читать дальше