Эдуард Байков - Уфимская литературная критика. Выпуск 1

Мы имеем дело именно с клинической литературой, и о ней должны быть оповещены родители учащихся, педагоги, и все, кто оказывает какое-то влияние на подрастающее поколение. У нас и без того слишком много грязи течет из Москвы (и в телевизионном виде, и в печатном), чтобы засорять духовное пространство ещё и уфимскими маниакальными авторами.

Я бы даже определил целое явление, которое, как моровая язва, способно распространиться в нашей литературе – БАЙКОВЩИНА. Это когда сочинитель БАЕК теряет уже и стыд и приличие, ради удержания аудитории пускается во все тяжкие грехи, постоянно наращивает (как и положено наркодельцу) дозу насилия и извращений в книгах, потому что старая доза «уже не цепляет».

Байковщина есть пример колдовского волхования в мире слова, использование темных, инфернальных сил слова для выколачивания из публики звонкой монеты. Но не будем забывать, что колдовство и черная магия всегда осуждались и преследовались церковью, всегда были поводом для негодования.

Выпущенная книга – как воробей – конечно, вылетит, не поймаешь. И все же жаль, потому что Байковщина может начать стремительно распространяться, стать своего рода соблазном для литературной молодежи.

Берегите себя от Байкова!

Молодой художник С. Звягинцев решил написать портрет Александра Леонидова. Трудно объяснить выбор чем-то, кроме личной дружбы – Леонидов в нашей литературе фигура проходная, малозначительная и по ничтожному числу выпущенных книг и по уровню дарования. Но дело сделано – кисть мастерски передала надлом человека, его слабость и усталость в момент какого-то формального торжества (в руке Леонидова целлофановая упаковка с цветами).

Все в этом профиле выдает угасание – свинцом тянущий вниз взгляд, набрякшие оглазья, рубцы – морщины над скулами, капризно поджатый рот – это истинный Леонидов, такой, каким он известен в узком кругу. Говорить о нем, как о писателе сложно, слишком мало малыми тиражами издано – но у меня все его творчество как на ладони.

Он захотел стать писателем с самого раннего детства – хотя не имел к тому никаких задатков. Презрев свое истинное предназначение, вступил на чужой путь, овладел ремесленными приемами, стал неплохим компилятором, тонким стилистическим каллиграфом. Природный ум помог выделить главные проблемы современности – казалось бы есть все… кроме таланта! Стилистически утонченные, философски насыщенные произведения Леонидова распадаются при чтении в мозаику, они лишены смыслового единства, хотя объединены единством замысла.

Видимо, внутренне чувствуя это, начинающий автор пошел по более удачному пути стилизации, упрятав свою индивидуальность в нафталин старых изобразительных средств. Например, его первая опубликованная повесть (1993 г.) – «Объятия богомола» – тем и хороша, что Леонидова в ней мало, в ней мастерская подделка под перевод китайской прозы, под восточно-переводческий вектор. «Спрятанный» Леонидов еще мог бы рассчитывать на какое-то место в приоритетах читателя.

Переход Леонидова в стадию «самостоятельности» произвел его литературный крах: когда увидели свет его бездушно-механические, поющие стальными колокольчиками соловьи, стала очевидной его литературная несостоятельность. В его произведениях нет главного – нет души, живого позвоночника теста – и как бы ремесленник не изощрялся, нагромождая все новые и новые «оригиналитеты», он не может своим мастерством заменить вдохновенное искусство художника. А художником Леонидову – увы! – не было дано стать.

Поэтические поделки Леонидова – ужасный пример механицизма, алгебраического выведения гармонии. Это формально-безупречные гомункулусы, выросшие в колбе холодного и ясного ума без малейшей примеси сердца. Социально-фельетонные, плоские как плакат (сборник «Последний привал», 1991 г.) или барственно-снисходительные, «горюющие» о непрочувствованном и неразделенном народном горе (сборник «Путешествие в поисках России», 2001 г.) стихи Леонидова «технические» (как вода бывает «живой» и «технической»).

Проза Леонидова (самый яркий образец – повесть «История болезни») отдает мертвечинкой, похожа на анатомически выпотрошенный труп, из которого вынули сердце, и выпорхнула душа – но еще можно «учить студентов анатомии».

Ломкий жизненный путь избравшего чужую стезю человека швырял Леонидова из стороны в сторону, с места на место, пока он не оказался, наконец, на тешащей его самолюбие должности литконсультанта Союза писателей РБ. Как оценить его роль в срединной гуще литературного процесса? С одной стороны, чему может научить начинающих авторов перепутавший призвания, случайный в литературе человек? С другой стороны, Леонидову присущи такт и вежливость, он не калечит ранимое писательское самолюбие, как некоторые литсотрудники. Хорошо сказал о Леонидове заметный фантаст и мыслитель В. Глуховцев: «Обычно если человек не может вам помочь с изданием, он пытается выставить дело так, что просто не хочет; а Леонидов, даже если не хочет помогать, выставит дело так, будто не может».