Андрей Зиначев - Живые, пойте о нас!

…Ранним утром, чуть забрезжил рассвет, немецкая пехота, поддерживаемая танками, повела наступление вдоль участка железной дороги Стрельна — Новый Петергоф. Истребительный батальон своим левым флангом вступил в бой. Пускалось в ход все — пулеметы, винтовки, гранаты. Бойцы связывали вместе по три ручных гранаты, чтобы бросить их под танки врага. Яростная стрельба велась из каждого окопа. В одном из них лежали Владимир и Глеб Горкушенко — старшеклассники Петергофской средней школы, вооруженные ручным пулеметом. Владимир и Глеб увидели, что на них идут немецкие автоматчики. Все ближе, ближе… Молодые пулеметчики уже отчетливо различали лица врагов.

— Давай! — крикнул Глеб брату, лежавшему за пулеметом.

Пулеметная очередь заставила гитлеровцев залечь. Вскоре позиция, с которой стреляли братья Горкушенко, подверглась минометному обстрелу. Был убит старший брат — Володя. Теперь по фашистам стрелял раненный в голову Глеб. А когда в пулемете остался последний диск, юноша пошел навстречу врагам во весь рост.

— Комсомольцы не сдаются! Я отомщу за брата! — крикнул он.

Кровь застилала глаза. Но Глеб стрелял из пулемета, пока не упал, сраженный автоматной очередью.

В ночь на 23 сентября остатки 79-го истребительного батальона после упорного сопротивления вынуждены были отступить.

К первым числам октября обстановка в Петергофе сложилась тяжелая. Почтя не стало батальона ополченцев. Фактически не было и 79-го истребительного батальона. Зенитная батарея Занько прорвалась к своим лишь с двумя орудиями. А в самих 10-й и 11-й дивизиях, куда они влились, тоже было всего по нескольку сот бойцов.

Судьба Ораниенбаума и Кронштадта находилась в смертельной опасности. Бойцы понимали это. Среди них было много балтийских моряков, особенно в 10-й дивизии, Всматриваясь в грозный затуманенный Кронштадт, в минуту редкого затишья между боями они говорили:

— Эх, братвы бы нашей сюда побольше!..

Несмотря на отступление, гибель товарищей, потерю пригородов Ленинграда, никто не думал отходить дальше занятого ими теперь рубежа.

Вечером в один из последних сентябрьских дней сорок первого года в полуразрушенном цокольном этаже Английского дворца, где держали оборону моряки из 10-й дивизии, появился невысокий, с веселой улыбкой человек в странной одежде — не то гражданской, не то военной. Моряки лежали за пулеметами, до боли в глазах всматриваясь в противоположный берег Английского пруда, где находился враг. Они даже не заметили, как сюда вошел этот человек. Тронув одного из пулеметчиков за плечо, он сказал:

— Я Фрицис Пуце.

— Ну и что же? — равнодушно, не поднимая головы, отозвался пулеметчик. Его черный бушлат и брюки были перепачканы глиной. На порыжевшей бескозырке ело угадывалось слово «Марат».

— Мы латышские стрелки, — сказал Пуце.

Моряк обернулся к нему:

— А-а-а, слыхал… Ребята что надо!

В войсках 19-го корпуса восхищались подвигами стрелков латышского полка. Теперь, пройдя неповторимый свой путь, латыши влились в 10-ю дивизию.

Фрицис Пуце был командиром полка. Сейчас он шел к командиру дивизии, чтобы доложить, что полк хотя и понес большие потери, но до конца будет стоять на этих новых боевых рубежах.

— Латыши, говорите? — повернув к нему лицо, спросил моряк. — Видеть не видел, а в газете про вас читал. Молодцы! — Он крепко пожал Пуце руку. — Спасибо вам, друзья, или, по-нашему, братки.

Моряк указал, как найти КП командира дивизии, и повторил:

— Спасибо! Мог бы от всей Красной Армии сказать такое, сказал бы. Ей-богу, сказал бы!

Латышские стрелки под Петергофом… Нелегкими дорогами дошли они сюда.