Андрей Зиначев - Живые, пойте о нас!

Зачисляли только тех, кто сам просил об этом. Желающих было много. Ворожилову, Петрухину, командирам и политработникам подразделений, откуда шел поток добровольцев, предстояло отобрать лучших — самых дисциплинированных, физически сильных.

Рослые, мускулистые… Были среди них и спортсмены, имевшие разряды по боксу, гребле, плаванию.

Гудели коридоры Учебного отряда, гремели подковки ботинок по цементному полу. В кубриках пела гитара, заливалась гармошка. Моряки окликали своих знакомых.

Многих прибывших в те дни в Учебный отряд Ворожилов и Петрухин знали лично. И не мудрено. Ведь отряд был кузницей кадров флота. Теперь комендоры, электрики, минеры, обучавшиеся здесь, становились морскими пехотинцами.

Никто еще не знал, какие боевые задачи будут поставлены перед ними, но каждый уже видел себя десантником, идущим па фашистов, в бушлате, перекрещенном пулеметными лентами, с высоко вскинутой над головой гранатой, как ходили на врага матросы в гражданскую войну.

В одном из кубриков Северных казарм своей «коммуной» обосновались моряки, посланцы корабля, имя которого известно всему миру. На черных ленточках бескозырок сняло гордое «Аврора». Они прибыли в Кронштадт из Ораниенбаума.

Лучших своих людей направил на сухопутье легендарный крейсер. Они были разного возраста. Александр Андреевич Афанасьев — ленинградец, командир отделения котельных машинистов, родившийся в девятисотом, и ровесники Октября Павел Токарев, сигнальщик Сергей Рябчиков и совсем юный Иван Доронин — марсовый. Вместе с ленинградцами сюда пришли башкир Александр Гурентьев, волжане Саша Копнин, Семен Еремеев, Василий Яшин, украинцы Григорий Белик, Виктор Колотько и уроженец славного города Владимира Николай Солнцев.

— Здравствуй, Веселовский! И ты тоже здесь? — окликнул политрук Василий Ефимов своего тезку, комендора с форта «Обручев».

Ефимов хорошо знал этого долговязого парня с жилистыми сильными руками, копной русых волос, падавших на чуть рябоватое, широкоскулое лицо.

Веселовский был ленинградцем, до призыва на флот работал водопроводчиком. Ефимов запомнил его еще новобранцем, стриженным под нулевку. Когда другие после трудного строевого учения, придя в казармы, валились на койки, этот только посмеивался.

«Что, думаешь, в пехоте легче? — подтрунивал он над соседом по койке. — Теперь мы в Балтфлоте, да еще Краснознаменном.! Тут надо плясать от радости. Гляди, — указывал он на бескозырку, — сколько букв, и все золотом горят!» Большие карие его глаза улыбались.

На других льняные хрустящие робы топорщились, а он словно влит был во флотскую форму.

Веселовский много читал, в ротной Ленинской комнате был частым гостем.

Ефимов тогда сразу выделил его. «Комсомолец, ленинградский мастеровой! Будешь в роте агитатором».

— Так зачем пожаловал? — спросил Ефимов своего крестника, служившего теперь, после окончания Школы оружия, на форту.

— Насилу получил увольнение, отпросился, чтобы забежать к вам. Ребята говорят, у вас набирают народ в какую-то боевую операцию. Я тоже записался. Да не знаю, отберут ли. Замолвите слово за меня Бате.

— Попробую, — сказал политрук.

Ефимов знал, что у Веселовского были не только поощрения, но и взыскании. Помнил, как во время войны с белофиннами Василии просил, чтобы его послали на фронт. Не отпустили. И тогда этот сорви-голова без разрешения сбежал с моряками-разведчиками на штурм линии Маннергейма.

Его вернули, дали пять суток гауптвахты.

Теперь он стоял перед Ефимовым, повторяя:

— Товарищ политрук! Честное слово, не подведу! Уговорите полковника.

А Ворожилов тем временем принимал только что прибывших в Северные казармы добровольцев-краснофлотцев с Морского завода.

В его цехах вместе с кадровыми рабочими латали броню, ремонтировали оружие моряки, специалисты, списанные с кораблей, погибших или тяжело израненных в бою.

«Николай Мудров, — читал Ворожилов направление, — ружейный мастер».

— Так, значит, и сам неплохо стреляешь?

Перед ним стоял высокий, мускулистый парень с пристальным, цепким взглядом. «Комсомолец, был в Особой стрелковой бригаде морской пехоты, оборонял Таллии», Мудрову так хотелось рассказать этому впервые увиденному им, немолодому, с морщинками у глаз человеку обо всем, что он выстрадал, что перенес.

Тонул… Да, тонул после того, как с верхней палубы транспорта «Казахстан», где Николай стоял у пулемета, его швырнуло взрывом в воду. Рядом, захлебываясь, гибли товарищи.