Структурные элементы текста, которые выпадают из "условий контракта", мы будем считать элементами нарративной структуры - она-то и будет проводником авторской интенции5, формой реализации авторских "внетекстовых структур". Понятно, что данная дифференциация носит достаточно условный характер - в реальной художественной практике коммуникативная и нарративная структуры друг от друга неотделимы, но в "операционных" целях эта дифференциация уместна, она позволяет найти и описать поле формирования эстетического начала в тексте, и в частности поле формирования множественности.
Проблема множественности текста - это проблема взаимоотношений между нарративной и коммуникативной структурами. Здесь возникает вопрос о "жесткости" последней - насколько жестко, подчиняясь условиям "контракта", она "связывает", структурирует нарратив. Второй вопрос - насколько общая "жесткость" коммуникативной структуры зависит от "жесткости" ее составляющих. Третий вопрос -какова логика взаимодействия коммуникативной и нарративной структур текста при различных степенях этой "жесткости".
Попытаемся ответить на эти вопросы, рассмотрев тексты с "дефектной" коммуникативной структурой, из которых изъята та или иная составляющая.
Можно предположить, что ненависть, которую питали к Христу фарисеи и книжники (!), имела под собой и филологическую подоплеку. Восьмая глава Евангелия от Иоанна демонстрирует радикальное нарушение условий лингвистического контракта - в его грамматической части (видо-временные формы глагола, согласование глагольных времен). Отвечая на недоуменный вопрос фарисеев: "Тебе нет еще и пятидесяти лет, - и Ты видел Авраама?" (Иоанн, 8;57), - Христос заявляет: "...прежде нежели был Авраам, Я есмь" (Иоанн, 8,58). Можно ли было иначе отреагировать на подобное нарушение правил грамматики: "Тогда взяли каменья, чтобы бросить на него" (Иоанн, 8;58)?
В данном случае автор сам ставит свой текст с дефектной коммуникативной структурой в зависимость от "внетекстовых структур": Христос у Иоанна различает тех, кто способен "вместить" Его слово, и тех, кто не может сделать этого (Иоанн, 8,37; 16,12). Способность воспринять модель мира, которую не в состоянии описать логико-дискурсивные языковые структуры6, характерна только для посвященных. Им понятен тезис Христа - пусть этот тезис и абсурден с точки зрения языковых норм, с позиций лингвистического контракта, (11) который обеспечивает возможность коммуникации в рамках логико-дискурсивной модели.
Русский канонический текст в целом передает и смысл оригинала, и его грамматический дефект - нарушение правила согласования времен, хотя делает это не теми же средствами, которыми пользовался Иоанн (в оригинале - не простое прошедшее в придаточном предложении, но сложное дополнение с инфинитивом: ?????????????????????????????).
Характерны русские тексты Евангелия, где переводчики пытаются снять опосредованный мистической концепцией Иоанна конфликт между коммуникативной и нарративной структурами текста - в них стих из Писания "отредактирован" в соответствии с логико-дискурсивной моделью, принятой обыденным сознанием, профанирующей мистический тезис Христа и превращающей его в явную нелепость: "Говорю вам истину, еще до того как Авраам родился, Я уже был"7. Лингвистический контракт восстановлен ценой нарушения "контракта" онтологического,
Можно привести подобные примеры и для прочих уровней текста - в художественной практике есть случаи разрушения одновременно грамматической, синтаксической и морфологической составляющих: достаточно вспомнить финальные страницы джойсовского "Улисса" или монолог Поззо из пьесы С. Бекетта "В ожидании Годо".
Вместе с тем, хотя на основе этих "деструктурированных" текстов и могут быть созданы произведения, для компенсации "дефектов" канала коммуникации мобилизуются очень мощные средства - применительно к данным, конкретным ситуациям установленные конвенции, "договор" между автором и читателем (зрителем)' в одном случае последний готов к тому, что перед ним экспериментальная попытка фиксации реального протекания мыслительного процесса, а не "слово" об этом процессе, "реальный" поток сознания, а не его имитация (как у Л. Толстого и Д. Ричардсон); в другом случае сама авторская и зрительская установка на абсурдность сценической ситуации вносит известную логику в алогичное, структурирует неструктурированное; здесь, сказали бы мы, наблюдается не отсутствие структуры, а "минус-структура", становящаяся эмблемой онтологической ситуации, "вчитываемой" в "минус-текст"
Читать дальше