«Распыление» спасает любой феномен от статической, читай умертвляющей, фиксации — собственная мифо-поэтическая онтология Малевича точно так же противостоит любому ее одностороннему пониманию. В этом кроются ловушки и трудности для исследователей, стремящихся дисциплинировать словесность русского авангардиста академическими рамками. К супрематической философии каждый подходит с собственным дискурсом, что порождает удивительное разноголосие утверждений и интерпретаций: сам же Малевич — словно столь чтимая им непостижимая Природа — распыляется в этой разноголосице и ускользает от однозначного толкования.
Любое жесткоограничительное высказывание о малевичевской словесности априори некорректно, поскольку его тут же можно опровергнуть с помощью текстов самого художника. Это касается всех уровней суждений — от внешнего облика рукописей до определения источников философствования или приписывания авангардисту тех или иных правоверных партийных интенций.
Исследователи охотно повторяют утверждение Н. И. Харджиева о том, что Малевич не правил рукописей и просто писал новый вариант [7] Во вступлении к первой публикации «К. Малевич. Главы из автобиографии художника» (1976) Н. И. Харджиев вспоминал: «…Малевич сказал, что поручает мне отредактировать весь текст <���…>. „Я не люблю переделывать или повторять уже написанное, — прибавил он. — Скучно! Пишу другое. Но я плохо пишу. Никак не научусь…“. <���…> Между тем Малевич обладал удивительной способностью фиксировать процесс живой мысли. Он писал с необычайной быстротой и почти без помарок» (Харджиев Н. И. Статьи об авангарде: В 2 т. Т. 1. М.: RА, 1997. С. 109). В силу авторитета Н. И. Харджиева как младшего современника Малевича и хранителя архива русских авангардистов эти слова и по сей день с полным доверием воспринимаются исследователями. В конце 2003 года Ив-Ален Буа в обширной рецензии на вышедшие за последние годы на Западе книги о творчестве Малевича замечает по поводу его теоретических трудов: «…он писал почти без остановок, редко вычеркивая слова, предпочитая написать новый вариант текста вместо редактирования прежнего». См.: Bois Yve-Alain. Back to the Future. The New Malevich // Bookforum. Winter 2003. P. 19 (перевод мой. — А. Ш.).
. По мысли утверждающих, эта письменность a la prima отвечала за спонтанность и противоречивость, то есть за некую раздражающую «запутанность» текстов, не проходивших проверку критическим разумом [8] К примеру, один из современных исследователей характеризует «супрематический стиль» речи Малевича как «категоричный и императивно догматичный», а сами тексты — «запутанными теоретическими тезисами и идеями». См.: Гурьянова Н. Ольга Розанова и ранний русский авангард. М.: Гилея.2002. С. 177.
. В распоряжении самого Харджиева действительно были такие словно бы беловики, и их чистописание имеет объяснение, о чем ниже. Однако главный труд Малевича, «Супрематизм. Мир как беспредметность, или Вечный покой», опубликованный в 4-м томе, имеет несколько уровней авторской правки, равно как и другая, еще не изданная витебская рукопись, «Супрематизм. Мир как беспредметность, или Живописная сущность» (1921, архив СМА). Во многих малевичевских рукописях есть места, почти не поддающиеся прочтению из-за зачеркиваний, вписываний и перечеркиваний вписываний. И рукописи с многоэтажными исправлениями, и рукописи без помарок в жизни художника произрастали иногда одновременно. В беспощадно правленных текстах он стоял лицом к лицу с мирозданием, перечитывая, проверяя и уточняя свои положения, — в гладких текстах отливалась уже постигнутая, несомненная для него истина, готовая к внедрению в умы сторонников.
Эти обстоятельства обусловили одну знаменательную черту малевичевских рукописей — он практически не ставил вопросительных знаков даже при сугубой вопросительности фразы. Более того, неожиданно точно цитируя чужие тексты, — к примеру, стихотворения из альманаха «Очарованный странник» [9] См. в наст. изд.: Записка о расширении сознания, о цвете, о молодых поэтах.
, — беспредметник элиминировал в собственной цитате вопросительный знак оригинала.
Малевич не спрашивал — он отвечал. Отвечал потому, что картина мира открылась ему в невербальной сфере, в живописи. Словесность теперь отвечала лишь за адекватное выражение постигнутого.
Вопросительный знак он любил ставить лишь в риторических вопросах, а риторика художника-философа отличалась широким диапазоном и мощным нарративным воздействием. Она помогала письменной речи не только все сокрушительней разоблачать иллюзорность действительности, но и с беспримерной прозорливостью ставить диагнозы своей эпохе.
Читать дальше