Анатолий Карпов - Сестра моя Каисса

Эта задача оказалась настолько сложной и настолько интересной, что все прежние потеряли в цене. И если бы я все же засел за книгу о борьбе с Каспаровым, она была бы только об этом – о себе. О невоплощенной мечте реализовать себя. Об этой извечной драме всего рода человеческого.

Вы спросите: так в чем же дело? Цель – есть, материала – прорва, пиши!..

В том-то и беда, что материал не тот. Шахматный – богатейший; порою – исключительно богатый; а вот человеческий – надо признать – дешевый, и в этом, разумеется, есть немалая доля и моей вины.

Причина? – ее нетрудно разглядеть. Как бы я ни старался, как бы ни вглядывался в свое единоборство с Каспаровым, никуда мне не деться от ощущения, что все это уже было в моей жизни, было! – и теперь повторяется по второму кругу. Только если прежде – особенно в первых двух матчах с Корчным – я воспринимал это как титаническую борьбу, то теперь сюжет возвратился ко мне в удешевленном варианте, и я воспринимаю его как пародию на пережитые прежде чувства и страсти, как базарную потасовку.

Повторяю: эта книга – обо мне, о развитии и странствиях моей души; это – попытка в себе разобраться, себя понять, назвать свою цену всему, что находилось во мне и окружает меня. Поэтому сюда попало лишь то, что оставляло след в моей душе, сколь бы незначительным оно ни казалось для постороннего взгляда. Этой книгой я не пытался удовлетворить досужее любопытство сторонних наблюдателей, я отвечал только на собственные вопросы. Так почему же в конце ее я должен себе изменять? Почему должен рассказывать о том, что мне неинтересно?

Борьба с Каспаровым не позволила мне узнать о себе что-либо новое. Все это я уже прошел, все это однажды в себе понял. А то, что снова и снова повторял одни и те же ошибки – так это плата за консерватизм. Мне не хочется меняться, не хочется быть другим. Я привык к себе такому, каков я есть, мне уютно с таким Карповым. Правда, вот уже книга подходит к концу, а ощущение, что я стою на пороге, не покидает меня, оно все явственней. Ну что ж, я не боюсь нового, и если завтра оно начнется, я с удовольствием приму его вызов. И если оно потребует, чтоб и я стал другим, – надеюсь, мне это удастся. Но это – дело завтрашнего дня. Я не любитель загадывать. Что будет – то и будет. Поживем – увидим.

Но мне не хочется и обижать своих добрых читателей, которым хватило терпения осилить книгу до этой страницы. Каспаров сыграл большую роль в моей судьбе и читатель вправе ждать, что я как-то на это отзовусь. Поэтому я предлагаю компромисс:

а) поскольку все тексты наших бесчисленных шахматных партий легко доступны, я не стану их описывать – в этой книге и без того их пересказано достаточно много;

б) поскольку течение всех четырех наших матчей тоже описано многократно и под разными ракурсами, – я не стану пересказывать то, что хорошо помнится всеми, кто этим интересуется, и скучно остальным;

в) наконец, я не стану вступать в полемику по поводу наших бесчисленных конфликтов; здесь не отделаешься скороговоркой; уж если отвечать – так исчерпывающе, чтобы не осталось недосказанностей, а у читателя не вызвало бы чувства, что его хотят провести. Но это – огромная работа, для этого бы потребовалась большая отдельная книга, не имеющая к этой непосредственного отношения.

Мое желание – быть понятым. И поэтому, отказавшись от традиционного рассказа, я предлагаю несколько штрихов и эпизодов из жизни Каспарова. Может быть, прочитав эти страницы, читатель лучше поймет мое к нему отношение.

Чтобы проще было ориентироваться в датах, напомню, что Каспаров родился в 1963 году.

Каспаров любит говорить, что он – дитя нового времени, дитя перемен. Оно его родило, только благодаря этому времени он стал тем, кто он есть; поэтому он и служит так преданно делу перемен и в своей стране, и в шахматах во всем мире.

Но стоит хоть на минуту отстраниться от этой демагогии, стряхнуть магию слов и взглянуть на факты непредвзято, – что же мы обнаружим? А увидим мы, что наш добросовестный перестройщик родился всего за год до прихода Брежнева к власти, за год до начала застойного периода в нашей стране. Следовательно, в детском саду и в школе, в кино и в книгах, по радио и по телевизору день за днем его мозги обрабатывались дубовой пропагандой и наглым лицемерием. И как только он научился думать и начал понимать, что происходит вокруг, в его душу естественно и легко вошла культивируемая повсюду совдеповская двойная мораль: одно дело – что ты думаешь на самом деле, и совсем другое – что ты говоришь вслух. Это было непременным условием, чтобы выжить, тем более – чтобы чего-то в жизни добиться, кем-то значительным стать. Хотел бы я поглядеть, где бы он был, что бы с ним сталось, если бы, скажем, достигнув совершеннолетия, получив паспорт, он решил бы жить по совести, по правде. Да он и в двадцать лет на это не претендовал! – потому что перестройка была еще даже не у порога, потому что мы о ней еще и не мечтали.