Анатолий Карпов - Сестра моя Каисса

В каком я был отчаянии, когда это случилось впервые! С криком и в слезах я выскочил на балкон, просунул голову между прутьями перил и… увидал, как Мурка, подчеркнуто неспешно и независимо, ни на кого не глядя, шествует к воротам. Когда это случилось во второй раз – я тоже испугался, но уже значительно меньше: не было ни крика, ни слез. А потом остались только понятная тревога и естественное любопытство. Я чувствовал во всей этой истории какой-то урок, но осмыслил его уже много лет позже, когда стал прислушиваться к себе и понимать себя.

Летом наша улица становилась зеленой и уютной. Березы и тополя, которыми она была обсажена, росли свободно и широко, тянулись через пространство проезжей части навстречу друг другу. Между деревьями прерывистой лентой вились цветники. Помню голубые пятна непритязательных незабудок, оранжевую россыпь ноготков, желто-лиловый перелив анютиных глазок. Я люблю любые цветы. Даже гвоздики, которые в нашей повседневной жизни стали символом внимания, и, кажется, что эта печать официальности должна была убить всякое к ним чувство, – даже гвоздики по-прежнему вызывают в моей душе волну тепла. Я видел великолепные лотосы, причем не в ботаническом саду, а на природе, в их естественной среде; помню тропическое пиршество цветочных красок в странах Южной Америки, Малайзии и на Филиппинах; а сколько прекрасных минут мне подарили неповторимые орхидеи! Но я восхищаюсь ими как зритель, со стороны, а если заглянуть в сердце, – оно с детских лет надежно занято непритязательными русскими цветочками – незабудками на улице и Ванькой мокрым в старой кастрюле на подоконнике.

(Надеюсь, мои читатели не будут в претензии, что я так подробно останавливаюсь на этих вроде бы несущественных деталях. Если эта книга открыта вами не случайно, значит, вы хотели узнать именно меня, понять именно меня. Конечно, интерес ко мне вызван моими шахматными достижениями и моей шахматной борьбой. Ну что ж, обещаю, что в этой книге шахматы займут немалое место. И, возможно, пытаясь проследить мой путь, вы найдете для себя урок – тот самый приз, ради которого и раскрывается любая книга. Но как дерево стоит на корнях, так характер закладывается в детстве. Большие события не дают узнать человека. Большая волна швыряет его, как щепку; тут не воля, а случай властвует над его судьбой. А в малом человек раскрывается таким, каков он есть. В малом он сам и сценарист, и режиссер, и актер, и зритель. Значит, те вроде бы ничтожные детали, которые в первую очередь вспоминаются мне, – они и есть самые важные в моей жизни. Это они лепили меня. Учили видеть и слышать. Учили думать. Учили быть верными себе.)

Мне повезло: хотя тополя и березы росли вдоль улицы, были высоки и раскидисты, именно перед нашим балконом они словно расступались, открывая ту самую многоплановую, глубокую перспективу, которую я и сегодня не могу вспоминать без волнения.

Впрочем, перечитав ее описание, я подумал, что читатель вряд ли меня поймет. Все так буднично, неярко. Очевидно, для меня этот пейзаж – своеобразная тайнопись души, ряд знаков, которыми закодированы были чувства, пережитые мною и на этом балконе, и на этом пространстве, которое я обживал все свое детство и отрочество. Что делать! – приукрашивать я ничего не хочу. И если это кому-нибудь покажется пресным… ну что ж! В те годы моими игрушками были деревянные самоделки и катушки из-под ниток, а оловянный солдатик считался немыслимой роскошью! Для тех, кто в те же годы и в том же возрасте играл электрическими железными дорогами и маневрировал целыми армиями оловянных солдат и индейцев, мои игрушки покажутся жалкими. Но я их любил! Для меня и сегодня катушка из-под ниток – почти живое существо, товарищ моего детства; она и сегодня может со мной заговорить. А роскошные детские электронные забавы могут вызвать у меня разве что минутное любопытство, и едва я отвернусь от них, как тут же и позабуду. Вот так. И другим, видать, я не стану уже никогда. Да и не хочу.

Впрочем, хватит оправданий. Поглядим, что было видно с нашего балкона.

Передний план занимало двухэтажное здание городского управления милиции. Оно было как раз напротив, через дорогу, казенное, с решетками на окнах первого этажа, со скучающим постовым на высоком крыльце. Днем этот дом был ничем не примечателен, но вечером, когда в комнатах загорался свет и нутро второго этажа бесстыдно обнажалось экранами высоких окон, было занятно наблюдать и разгадывать его таинственную жизнь.