Александр Трофимов - Сын башмачника. Андерсен

Эта жажда сказки, воплотившаяся в первом законном, законченном романе, родилась в Италии... Жажда была умножена на детство и одиночество и возведена в куб отчаяния.

Может быть, его вдохновил огонь Везувия — он был склонен к мистике с детства, благодаря матери, верующей во всё. Мир был необычаен для него, и сам он насквозь пропитался этой жаждой необычайности.

Главный вывод путешествия: Копенгаген — всё тот же Оденсе, только более крупный. Настоящее искусство за пределами Дании, даже если делается датчанами — Торвальдсеном.

Рим. «Опять Рим», — сказал он себе и тут же скептически улыбнулся. Повезёт ли когда-нибудь в жизни повторить эту фразу?

Италия... Как один цветок комнатного жасмина способен наполнить своим великолепным запахом комнату, так первое посещение Италии осталось в Андерсене любовью на всю жизнь. Если на том свете есть жизнь, то и там Андерсен будет вспоминать Италию. Италия — блаженство ума и чувств...

Вечером он долго смотрел на Колизей, точно ожидая, что как и в первый приезд появится на нём человек с факелом и вернёт ему молодость, здоровье, веру в счастье. Ожидание счастья было для него важнее самого счастья.

В Колизее царили кошки. Их крики властвовали над древними стенами. Андерсен представил: там, в древнеримской темноте на скамьях расположились кошки во главе с котом-императором и смотрят гладиаторские бои. Кошки ведь отлично видят в темноте. Андерсен приложил руку к сердцу, конечно же, это не сердце билось в груди, а новая сказка. Но сказка пока не приходила, что-то мешало ей появиться. Может быть, отсутствие факела, что видел он в первый свой приезд. Андерсен стоял долго, пока спутники громкими голосами не вернули его к действительности из прихожей сказки.

Итальянское солнце, блаженствующий воздух облагораживающего лета. Древности, помнившие всё и готовые поведать услужливому слуху обо всём, что видели и чувствовали своей твёрдой, разорванной столетьями кожей...

Это была сказка жизни.

Велик источник романтизма...

Река сказки — живая вода бытия. Она течёт сквозь кварталы быта к солнцу и не испаряется. Иногда Ганс Христиан Андерсен думал, что Бог создал Данию, чтобы она стала страной быта. У его далёких предков — викингов — богатейшая история бытия. Нация измотана покорением земель, бытием сражений. Кровь требует покоя — тихой гавани быта для избитого волнами истории корабля викингов. Народ должен отдохнуть несколько столетий, чтобы потом начать новый виток героической истории. Быт помогает накопить силы для последующего рывка к вершинам истории.

Так думал Андерсен после чтения многочисленных книг, из которых намеревался почерпнуть силы и знания для исторического романа. Знание истории помогало не столько понять своё место в мире, сколько укрепиться в уверенности, что он — одна из молекул бытия, истории и каждая из них в равной степени необходима.

— История — это каждый камень Рима, — говорил он своему датскому знакомому, случайно встреченному на улочке. Андерсен считал необходимым посвящать в свои мысли каждого соотечественника, если только тот не проявлял к нему откровенной ненависти.

— Представляете, каждое оливковое дерево Италии помнит Цицерона!

— Так уж и каждое? — иронично поинтересовался соотечественник.

— Каждое, каждое, уверяю Бас. — Андерсен теребил пуговицы пиджака случайного знакомого. — Именно каждое! А вы успели поглядеть Аппиеву дорогу?

— Нет ещё. — Энергии Андерсена нельзя было не поддаться. И в словах собеседника звучала грусть.

— Это необходимо. — Ганс Христиан приложил руку к сердцу.

— Вы начинающий писатель, и вам интересно было бы пройти по Аппиевой дороге в амуниции легионеров.

— Это мысль! — воскликнула поэтическая душа. — Прекрасная мысль! Дважды, нет, трижды благодарен вам за неё. Позвольте обнять вас!

— Нет, нет, не стоит благодарности. Ваш талант заслужил право на заботу о вас.

— Правда, вы так считаете? Вы не смеётесь надо мной? — Здесь, вдали от строгих мещан образованного Копенгагена, которых Андерсен хотя и не понимал, но любил за то, что они могли быть потенциальными слушателями его произведений, он был весь в смятении.

— Аппиева дорога — это то, что необходимо вашим книгам. Она идёт вглубь веков, и если ваш исторический роман, мыслями о котором вы столь благородно поделились со мной, пойдёт по ней вослед за легионами императора, успех его неминуем.

— Ах, как я хочу написать роман! Я чувствую себя без него неполноценным. Мои коллеги по перу упрекают меня в том, что я способен писать только о себе, что я не могу мыслить широко и свободно, не поддаваясь собственным страстям, а живя страстями тех, кого хочу описать. Ах, знали бы вы, как я мечтаю о романе! Он течёт в моей крови, вот только бы суметь обмакнуть перо в кровь — выатла бы замечательная штука! Мой роман иногда снится мне в виде облака... Я обожаю свой будущий роман, я вложу в него всё своё сердце...