Александр Шмаков - Азиат

— П-плеханов выстегал Мартынова с Акимовым, как мальчишек. З-за что? Они в-высказали свою точку з-зрения. Я з-знаю, ее придерживается М-мартов и другие делегаты. П-почему же тогда в-все должны исповедовать в-взгляды Ленина? П-почему?

— Потому что они выявляют истину.

— И-истину! — с иронией усмехнулся Крохмаль. — Ее следует еще д-доказать.

— Нельзя, Виктор Николаевич, будучи ущемленным в самолюбии, менять свои принципы. Плеханов поэтому резко, но совершенно справедливо отводил никчемные нападки от Ленина.

Крохмаль махнул рукой, считая, что Мишенев говорит не по своему твердому убеждению и разумению. Он не терял надежды, что сумеет переубедить, как ему представлялось, человека, еще не совсем окрепшего в своих взглядах и воззрениях. Достаточно лишь пробудить в нем сочувствие к Мартову, нуждающемуся в человеческой поддержке. И он сказал:

— Мне жалко Юлия Осиповича. Столько лет его с-связывала дружба с Лениным, а теперь она р-рушится на наших глазах…

— И рухнет, — вскинул на Крохмаля взгляд Герасим. — Мартов не понимает или не хочет понять, что партия — прежде всего организация. И успех ей принесет только железная дисциплина, только единство.

И хотя Виктору Николаевичу явно не нравилось, каким тоном отвечал Мишенев, с прежним расположением мягко возразил:

— Ну, з-зачем же так к-категорично судить об Юлии Осиповиче? Все далеко не так просто, все много сложнее, чем кажется нам…

— Не вижу сложности в том, что ясно, — отрезал Герасим Михайлович.

Крохмаль на мгновение задумался: «Не так уж податлив этот «скороспелый искровец»… Но спокойно продолжал в нужном направлении разговор:

— Ленин з-заражен д-диктаторством и не терпит инакомыслящих. А ведь можно найти общий язык, пойти на у-уступки друг другу.

— Да нет уж! — усмехнулся Герасим Михайлович. — Лучше разрыв, чем уступки и соглашения.

— Серьезно? Зачем же так! Ленин у-уверовал в свою непогрешимость, а ведь он тоже может ошибаться.

— Разумеется. От ошибок никто не застрахован. Но одна ошибка — это ошибка. Две — тоже еще можно считать ошибкой, но цепь их — уже линия. Ленин борется за единство наших рядов.

Крохмаль долго молчал. Его, привыкшего к бравированию, совершенно сбил с толку этот без году неделя революционер.

— Устал я от всего, — откровенно признался он.

Белый фланелевый пиджак, выделявший его среди других, мешковато топорщился на спине, а глаза от бессонной ночи были воспалены, взгляд опустошен.

— Как утомительны эти б-бесплодные схватки… А я, между прочим, тюрьмой покупал для себя право высказывать с-свои убеждения, — сердито сказал Крохмаль.

— Тем обиднее видеть эти шатания, — отпарировал Герасим Михайлович.

Час был поздний. Кафе пустело.

— Какая тяжелая атмосфера царит у нас на съезде! — устало покачал головой Крохмаль. — Эта ожесточенная б-борьба, эта агитация д-друг против д-друга, эта резкая полемика, это н-не товарищеское отношение!..

— Позвольте, позвольте, — остановил его Мишенев и невольно повторил ленинские слова: — Я думаю совсем наоборот: открытая, свободная борьба. Мнения высказаны. Решение принято!

Герасим Михайлович приподнялся на носках.

— Только так я понимаю наш съезд! А не то, что бесконечные, нудные разглагольствования, которые кончаются не потому, что люди решили вопрос, а потому, что устали говорить…

Крохмаль надменно посмотрел на Герасима Михайловича и обернулся к подошедшему Гусеву.

— Не совсем так, — сказал он. — Выбили ш-шпагу из рук, обезоружили…

— Спорьте, спорьте, — включился в разговор деликатно Гусев. — В политике жертвы неизбежны!

Его поддержал Мишенев:

— Замечательные слова произнес Владимир Ильич: «Наша партия, — сказал он, — выходит из потемок на свет божий и показывает весь ход и исход внутренней партийной борьбы…»

Дюжие полисмены, вышагивающие по каменным плитам вблизи отеля «Золотой петух», остановились у раскрытого окна, и делегаты оборвали разговор. Два дня назад одного товарища они в чем-то заподозрили и вызвали в полицейское бюро опроса, затем направили дело в суд. Это грозило неприятностями — давало королевской полиции повод вникнуть в суть дела и обнаружить съезд.

Мишенев, Гусев и Крохмаль, не выказывая беспокойства, поодиночке оставили кафе.

Пароходик в море кидало, как щепку. Мишенев впервые узнал, что такое качка и мертвая зыбь. Волны извергали каскад брызг, обдавали палубу водяной пылью.