Array Антология - Живой Есенин

Признаться, с большим трудом приступил я к изложению цели моего визита, сказав, что имажинисты и молодые поэты снова хотят видеть его во главе правления Союза поэтов. Валерий Яковлевич из вдохновенного поэта, переводчика, гида, филателиста превратился в умного, дипломатичного организатора. Он вынул лист бумаги, написал фамилии старых членов правления и ревизионной комиссии Союза поэтов. Он спросил, кто, по моему мнению, достоин быть в правлении? Я сказал, что все мы, молодые, за исключением очень немногих, пишем посредственно и с этой точки зрения ему, Брюсову, карты в руки. Он подчеркнул фамилию члена правления Николая Захарова-Мэнского и спросил, что я скажу о нем.

Николай был главой группы поэтов «неоклассиков», ходил, наклонив голову на левый бок, говорил со всеми доброжелательно. За мягкий характер, добродушие его прозвали Захаровым-Женским. Но это прозвище держалось недолго: он «прославился» своими стихами, посвященными императрице Екатерине Второй. Под общий хохот слушателей он неизменно заканчивал свое стихотворение:

Захарова-Мэнского прозвали «кавалерственной дамой». Но это прозвище тоже просуществовало недолго: у главы «неоклассиков» была страсть пожертвований в пользу престарелых или больных поэтов (тогда не существовало ни Литфонда, ни касс взаимопомощи). Однажды, не впервые, он положил подписной лист перед Есениным, и Сергей пожертвовал по тем временам немалую сумму. Захаров-Мэнский стал рассыпаться в благодарности перед Есениным, а тот, улыбаясь, сказал:

– Ну, чего вы! Всем же известно, что вы наша сестра милосердия!

Вот это прозвище было припечатано к главе «неоклассиков». И я помню, как ведущий программу в клубе острый конферансье Р. Менделевич (журналист Р. Меч) объявил:

– Сейчас со своими стихами об известной кавалерственной даме выступит наша сестра милосердия!

Воображаете, читатель, как и сколько времени хохотали слушатели, среди которых было немало членов Союза поэтов.

Однако, к чести Захарова-Мэнского, он добросовестно работал в правлении союза, о чем я и сказал Валерию Яковлевичу. Он поставил перед фамилией «неоклассика» вопрос.

– Как ваше мнение о Федорове?

Василий Федоров, по специальности физик, писал стихи и перевел почти всего Эмиля Верхарна. Стихи его напечатали только в одном сборнике [63]. Относительно переводов Верхарна он частенько рассказывал анекдот: сдал он, Федоров, переводы в Госиздат, там прочитали, одобрили, но сказали, чтоб он пришел к главному редактору вместе с Эмилем Верхарном. (Это было сказано в 1920 году, Верхарн умер в 1916.)

О стихах Федорова талантливый сатирик Арго написал эпиграмму:

Федоров был казначеем Союза поэтов и работал преотлично, ежедневно проверяя выручку кафе-столовой, чтобы аккуратно выплачивать заведующему тантьему. Я опасался, что такого казначея вряд ли мы найдем. Брюсов обвел фамилию Федорова кружком.

Дойдя до председателя ревизионной комиссии М. Нетропова, Валерий Яковлевич лукаво посмотрел на меня. Что я мог сказать? Не знаю, как и когда Нетропова приняли в члены союза, да и в ревизионной комиссии он работал не особенно усердно и к тому же, по совести, не блистал умом. На него Арго написал такую эпиграмму:

Обыкновенно в клубе союза новые стихи, эпиграммы, шаржи клали под стекло на столики. Эта эпиграмма имела успех, была многими переписана и надолго запомнилась. К нашему изумлению, Нетропов воспринял эпиграмму как свой успех. Брюсов вычеркнул фамилию Нетропова из списка.

Когда я уже одевался в передней, Валерий Яковлевич, улыбаясь в усы, спросил, читает ли Николай Хориков в клубе поэтов свои стихи?

Хориков считался представителем группы поэтов-акойтистов (от латинского слова «coitus», то есть в своих виршах протестовал против сожительства мужчины с женщиной). Высокий, широкоплечий, с крупным лицом, ярким румянцем во всю щеку, он выходил, неизменно одетый в затянутую красным поясом белую рубаху, из рукавов которой торчали огромные красные руки. С каменным лицом, певучим речитативом он замогильным голосом произносил свои стихи – все на одну тему:

Однажды, стоя в клубе с молодыми поэтами под аркой второго зала и слушая выступление Хорикова, Брюсов спросил его: