Игорь Вирабов - Андрей Вознесенский

…Упрятав денежку, арабский мальчуган показывает путь к Гефсиманскому саду. „Вот место, где плакал Бог“… — ткнул он на заросший масличными деревьями склон над стеной св. Магдалины… Все было наполнено эхом разговора, начавшегося две тысячи лет назад. Оно излучало энергию и наполняло смыслом предметы вокруг».

Гефсиманский сад будто шептал Вознесенскому пастернаковское: «Ко мне на суд, как баржи каравана, / столетья поплывут из темноты»…

Первой поэмой выпускника Архитектурного когда-то были «Мастера», о строителях храма. «Купола горят глазуньями / на распахнутых снегах. / Ах! — / Только губы на губах!»

Когда-то он наотмашь восторгался: «Когда тоски не погасить, / греховным храмом озаримый, / твержу я: „Неба косари мы. / Косить нам — не перекосить“». («Храм Григория Неокесарийского, что на Б. Полянке»)

Перед самым закатом столетия он написал свой «Храм»: «На сердце хмара. / В век безвременья / мы не построили своего храма. / Мы все — римейки».

Идеей построить храм по своему архитектурному проекту Вознесенский болел всерьез. Были эскизы, была мысль о церкви в Захарове — подмосковной усадьбе бабушки Пушкина, Марии Алексеевны Ганнибал. Увы, в последние годы для измученного болезнью поэта это был бы слишком неподъемный труд. Хотя он продолжал надеяться.

Александро-Невский храм в Захарове начнут строить уже после смерти Вознесенского. Павел Карташев, протоиерей будущего храма, тогда уже расскажет «Комсомолке»: «Андрей Андреевич говорил о том, что будет организовывать благотворительные вечера, а вырученные деньги жертвовать на строительство храма в Захарове. Но не успел»…

Пришло время — возвращаться в текст эпохи. Храм поэта — в этом тексте. «В небе молнии порез. / Соль щепоткой, побожись. / Жизнь — высокая болезнь. / Жизнь есть боль, и боль есть жизнь».

Всё завершается?

ЗАВЕРЕЩАЕТСЯ!

Целая жизнь прошла — благодарным «заверещанием»:

«Все запрещается? Заверещается. / Идут циничные времена. / Кому химичится? В Политехнический. / Слава Богу, что без меня. / Политехнический, полухохмический / прокрикнет новые имена…»

Какой-то корреспондент хотел съязвить: дескать, пока шел на встречу с поэтом, спросил у семерых — «кто это, Вознесенский?». Шестеро ответили. Седьмой фыркнул злобно: «Так он еще жив?»

«А мог ведь и послать вас на три буквы», — улыбнувшись, посочувствовал поэт.

Век поэта пролетел по параболе — между кострами 1933 года и кострами 2010-го.

Год 1933-й.

За два дня до рождения поэта Андрея Вознесенского, 10 мая, посреди Европы, в Берлине, на площади близ Оперного театра и улицы Унтер-ден-Линден, бойцы Немецкого студенческого союза и гитлерюгенда торжественно сожгли 25 тысяч экземпляров книг ста сорока девяти авторов.

Горели: Максим Горький, Томас Манн с братом его Генрихом, Эрнест Хемингуэй и Карл Маркс, Джек Лондон и Зигмунд Фрейд, Эрих Мария Ремарк и Бертольт Брехт. Горели все, в ком обнаружили намек на «негерманский дух» — Undeutschen Geist.

Жгли под речовки, объяснявшие: у марксиста, еврея и пацифиста есть лишь одно право — сгореть. Книжные пожары 10 мая состоялись в десятках городов. Жгли весь 1933 год: по всей Европе, охваченной и сочувствующей идеологии фашизма, было сожжено 100 миллионов книг.

Зола и пепел — текст эпохи.

Год 2010-й.

В тот год, когда ушел из жизни поэт Андрей Вознесенский, костры мелькали всюду, даже примелькались.

В американском городе Нэшвилл евангелический священник Боб Олд с коллегой сожгли два экземпляра Корана, объявив его «лжерелигией». Их идеолог Терри Джонс предложил объявить 11 сентября международным днем сожжения Корана. Судья Верховного суда США Стивен Брейер в связи с этим заявил CNN, что запретить гражданам сжигать что-либо — значит, нарушить Конституцию.

Следом службы безопасности Ирана ликвидировали «большое количество» (не считали) обнаруженных изданий Нового Завета на персидском языке — как подрывающих устои.

Австралийский адвокат Алекс Стюарт выложил на Youtube ролик, в котором он выкуривает самокрутки из страниц, вырванных из Библии и Корана. Австралиец назвал ролик: «Что лучше горит?» Цель: убедить Интернет, что сжигать книги — дело плевое. Так Интернет не очень-то и спорит.