Александр Щербаков - Шелопут и Королева. Моя жизнь с Галиной Щербаковой

Тем более что в расчет принималась Любовь любого размена, даже, к примеру, собачья и кошачья. Или даже зеленая гераниевая любовь.

Поэтому каждый Житель имел достаточную прочность существования, ибо даже политый им цветок был ему надежной защитой. И Страна жила уверенно, и пролетали мимо сердец пули убийц, и вовремя вырастали крылья у падающих с высоты, и, в конце концов, все успокоились окончательно, потому что выяснилось – невозможно победить Любовь, даже если она идет из сердца накормленной птички.

А потом в этой выверенной системе что-то случилось. И стало все больше и больше Черных Фургонов, увозящих подлежащих смерти, которые так редки были раньше. Стали умирать Красавицы, Благополучнейшие Отцы, Прекрасные Матери. Точнейшие компьютеры с тончайшими датчиками проверяли обстоятельства и убеждались: все верно. Умирающих не любили. Как? Почему? Непостижимым образом Фургоны увозили тех, кого, казалось бы, сам господь Бог велел любить вечно. Именно тут люди вспомнили бога, в силу которого Мудрейшие не то что не верили, нет, они уже прошли этот бесславный и скудный атеистический путь и понимали, что на этой ниве не растет ничего. Просто они считали себя сродни, ну, если не богу, то, во всяком случае, тому уровню Иерархии, который может уже почти все.

Что же случилось с их идеально сформированной Страной, построенной не на лжи, не на жестокости, не на насилии, не на дури – на Любви? Это был Вопрос Вопросов.

И ответа на него не было. Косяком пошли Парадоксы. Страшный, старый, грязный пьянчужка жил вечно, а Фургон приезжал и забирал талантливого мыслителя. Людям стало страшно, а главное, возникло ощущение Бездарности. Это важно сказать, потому что в этой преуспевшей во всех Науках и Искусствах стране именно Бездарность была позором. Именно ее боялись, ну, как мы, грешные, к примеру, боимся той же Смерти.

…Я никогда не могла придумать конец этой истории. Познали ли Мудрейшие тайну Сбоя Системы? Или нет? Почему приходила эта безусловная победа Смерти, хотя начиналось все так хорошо – с победы Любви?

Поставим – пока! – на этом точку и вернемся к мальчикам, приславшим письма. Только намекнем: в той Стране мальчики обрели бы Бессмертие».

И я тоже хочу на мгновение прервать эту сказку, чтобы выделить ее главную, абсолютно реалистическую мысль: наша жизнь принадлежит не нам, а тем, кто нас любит.

«…А теперь вернемся снова в притчу. Там, в той истории, был придуман Старик, который не то что предложил выход из ситуации почти повальной смертности, а просто указал путь, по которому надо бы идти. Он сказал Мудрейшим, что одна из составляющих сил Любви – страх ее потерять. Что они в своей благословенной Стране все учли, все высчитали на этих чертовых компьютерах и – естественно, как же иначе для свободных и гордых людей? – страх из жизни отдельного человека изъяли из самых благородных побуждений. Мол, столько веков человек дрожал и боялся, что хватит. Страха не надо. А Любовь – будто бы сказал Старик – существует в непременном единстве со страхом ее потерять. А сама по себе она – ничто. Она тогда даже и не любовь вовсе».

Читатель, видимо, помнит, что, приводя высказанные Галиной определения свойств любви, я от себя добавил к ним как результат наблюдения за нашей совместной жизнью еще и страх ее потери. Я это написал раньше, чем обнаружил «Семью и школу». Оказалось, что писательница и сама сказала, что без этого качества любовь – «ничто». Следовательно, бояться – надо ! А «…в той Стране не посчитались с этой волей Любви, с ее правом на свободу: «Кого хочу, того люблю я»…Упоенная своим могуществом и всесилием Любовь убила страх и умерла сама».

«…В той, придуманной мной притче ничего не говорилось о Взаимности. Наверное, потому что Любовь – это целый мир, а Взаимность все-таки частность этого мира. Главное, не рухнул бы мир».

На этом можно было бы и закончить. Но в той большой статье Галины есть еще и соображения на тему внешних проявлений любви. И раз уж я сам высказался по ней, было бы нечестно отказать в слове и «другой стороне».

«Не подать руку, не пропустить вперед, не помочь нести сумки даже любимой женщине – это отнюдь не всегда хамство и невоспитанность; это часто ханжеское сокрытие отношений любви как стыда, которое в старшем поколении особенно заметно. Даже свою единственную старуху любить открыто нельзя, чтоб, не дай бог, чего не подумали…

Я говорю громко: я – «за» и навсегда «за» обнимающихся на людях молодых. Милые мои, я вам завидую. Я, конечно, вздрагиваю, глядя на вашу откровенность, но так мне и надо, а вы – не сдавайтесь. Обнимайтесь, целуйтесь у всех на виду!