Александр Щербаков - Шелопут и Королева. Моя жизнь с Галиной Щербаковой

И нужно, говорю я как мантру сам себе. Но именно поэтому и не могу привести ни одного из множества письменных «артефактов»-свидетельств сердечной склонности друг к другу матери и дочери. Как быть с тем, что в моих архивных залежах нет ни одной противостоящей им строчки? Обнародовав именно эти семейные раритеты, я невольно стану защитником своей домашней «крепости» от… нашей дочери. Всего меньше хотел бы этого. И Галина, думаю, не благословила бы (не благословляет?) меня на такую роль.

А кроме прочего, я привык с уважением относиться к людям, которые умеют передавать с помощью печатных слов мысли, чувства, соображения – верные или завиральные, благие или пагубные, – написанные ярко или косноязычно. Будь они правда или ложь. Читатели рано или поздно разберутся, и, я считаю, не дело профессионала как-то подталкивать их, направлять на «истинный путь» (для этого есть масса блогеров, твиттеристов и т. п.). Я отправил дочери по электронной почте пятистрочное суждение, смысл которого сводился к тому, что ей стоило бы переназвать, изменив имена, персонажей повествования. «Я знаю, ты уверена, что все было так, как тебе представляется и помнится. Это свойство человеческого мозга. Многие это знают и в самом конце творческого процесса меняют имена». Оказывается, ей то же самое сказала ее старинная подруга Вета Шаньгина. «Но на это, – пишет Шаньгина, – как призналась Катя, у нее не хватило таланта». (Видимо, логика такая: если имена реальных людей, то это проходит по ведомству не литературы , а, скажем, журналистики. И к ней, как к некоей недословесности , заведомо не будут придираться по части слов и выражения смысла. Распространенное мнение, с которым я не согласен.)

Хочу открыться, два последних абзаца я писал, уже зная, чем их продолжу. В самом начале своих мемуаров я рассказал, что любимые наши Люка и Боря, Галина сестра и ее муж, сделали мне драгоценный подарок, прислав четырнадцать писем Галины. Я их время от времени читаю, то одно, то другое, все больше проникаясь значимостью этих листочков как документов своей поры и подзаряжаясь от четких, летящих букв их (ее?) энергией.

И сейчас сложилось, должно быть, давно и незримо вынашивавшееся соображение – выписать из этих писем то, что касается отношений Галины с дочерью: материал из первых рук, однако никак не связанный ни с замыслом моего сочинения, ни с тем, что случилось в нашем житье после их появления на свет. Можно сказать, со стопроцентной гарантией непредвзятости по отношению и к моим мемуарам и к сочинению нашей дочери. Химически чистое вещество информации.

Вот они, эти выписки – картинки жизни, по которым даже при малой доле воображения можно представить ее более полную ткань, как говорится, и основу и уто́к. Добавлю только, что я оставил еще и все, что касалось Ляси, нашей внучки Алисы. Она играла большую роль в нашем существовании в то время.

…Скажу главное, хотя очень противно, что это – главное, но мы все ждем этих треклятых выборов. Все перессорились, стали врагами. Я сама себе поклялась, что из-за «выбора» ни на кого не рассержусь и никого не отлучу от дома.

…Очень трагично все воспринимает Катька. Не принимает никаких резонов, что жизнь все равно будет продолжаться и что, когда есть ребенок, негоже искать в потолке крюк. Мне ее жалко, я на нее злюсь. Правда, нашелся приличный невропатолог-психиатр, и он взялся прокорректировать ее неадекватность. Получается, и правда, хорошо. Он как-то убирает страх, главный мотор стресса. Обещает ее «настроить», говорит, что, к несчастью, таких больных сейчас тысячи и тысячи, а Катькин случай почти простой. Но вот ее подруга-врач все равно в ужасе даже от мини-доз лекарств, которые она пьет. Но что делать, что делать? Как быть, если бедный человек сам с собой не справляется?

…Беспокоит меня излишняя духовная зависимость Катьки от меня. Девушке ведь скоро тридцатник, она очень умна и злоязыка, но одновременно подчинена мне. Это скверно, надо самой, надо рубить концы. Я вижу, как мучается Н. Н., когда ее сын в припадке ностальгии и ипохондрии вываливает ей по телефону собственные потроха. Катька не такая, она сильнее, но и такая тоже. Нету собственного флага на собственном корабле.

А Ляська – прелесть. Сегодня позвонила утром и насплетничала, что маму стошнило (сосудистый криз) оттого, что они вчера поругались с папой и мама не стала с ним спать. «Дурацкая семья» – так она однажды им написала, когда они ее за что-то наказали. И получили такую прокламацию из-под двери, что будь здоров. Собирается стать президентом, потому что «Ельцин совок». Ищет себе министра полиции, чтоб был честный.