Анна Ромм - Марк Твен

Но для Твена это возвращение к детству было чем-то неизмеримо более значимым, нежели уступка духу времени. Его книги о детях давали органическое выражение глубинным тенденциям его творчества, проявившимся уже на самом раннем его этапе. Тема «наивного сознания» — художественный концентрат идейных настроений писателя — в его романах о детях вступила в новую стадию своего развития. Маленькие герои его новых книг были прямыми преемниками «простаков», естественными людьми нового, психологически более сложного и реалистически совершенствованного образца. «Простак» Твена — фигура условная и смехотворная. На нем нередко лежит отпечаток «идиотизма» современной жизни с ее извращенным порядком вещей. Объект иронии автора — «простак» — далеко не всегда выступает в роли его положительного героя. Иначе обстоит дело с персонажами детских книг. В них воплотились заветные чаяния и стремления самого Твена. Их сознание в целом — та гармоническая норма, которой измеряется ценность всех явлений жизни. Их образы возникли из стремления писателя взглянуть на мир глазами чистого, неиспорченного человека и показать глубокое несоответствие между жизненными условиями современного общества и здоровой, неизвращенной природой вещей.

С помощью своих маленьких героев он стремился «расколдовать» действительность; вернуть вещам их живое бытие, снять с них безжизненный покров окостенелых, мертвых представлений. Показывая американскую действительность сквозь наивное, свежее детское восприятие, Твен раскрывал искусственность, условность, противоестественность тех отношений, какие господствовали в «демократической» Америке.

В детских книгах Твена, созданных в эпоху наивысшего творческого расцвета писателя, проявились наиболее сильные стороны его дарования. Ироническое обличение темных сторон американской демократии сочетается в них с широтой и смелостью реалистических обобщений, со свежестью, полнокровностью и пластической рельефностью художественных образов. Впервые во всей полноте здесь раскрылась тема красоты обыкновенной, простой, здоровой жизни, красоты простого, здорового человеческого сознания. Это было важным событием в истории американской литературы, крупным завоеванием нового, рождающегося литературного направления — американского реализма.

Работая над «Томом Сойером», Твен сам хорошо не знал, пишет ли его для взрослых или для детей. Вложив в эту задорную, насмешливую, жизнерадостную книгу свои заветные мысли и стремления, писатель был склонен думать, что «Приключения Тома Сойера» «будут читаться только взрослыми». Однако восторженные письма юных читателей, а также отклики признанных корифеев детской литературы убедили Твена в том, что он, неожиданно для себя, стал автором детской книги. Эта точка зрения нашла поддержку у многих представителей современной Твену американской литературы и критики. Так, У. Д. Хоуэллс писал Твену: «Неделю тому назад я кончил читать «Тома Сойера». Я не вставал, пока не дошел до конца рукописи, — просто нельзя было оторваться. Это лучшая повесть для мальчиков, которую я когда-либо читал. Книга будет иметь беспредельный успех. Но вы должны совершенно определенно относиться к ней, как к книге для мальчиков. Если это будет так, то и взрослые будут наслаждаться ею в равной степени, а если вы перейдете к изучению характера мальчика с точки зрения взрослого — это будет неправильно» [51] Howells W. D. My Mark Twain, p. 48. .

В ответ Хоуэллсу Твен писал: «М-с Клеменс считает, так же как и вы, что произведение должно выйти как книга для детей, чистая и простая, и я тоже так думаю. Конечно, это правильная мысль» [52] Twain M. Letters, v. 1, p. 266. .

Закрепив за романом Твена репутацию детской книги, современная Твену критика, как правило, не способна была увидеть в романе те качества, которые придавали ему ценность в глазах взрослого читателя: его полемическую направленность, демократический дух, непочтительно-дерзкое, насмешливо-ироническое отношение Твена к религии, этике и морали буржуазного мира. Впрочем, для этой слепоты помимо субъективных были и некоторые объективные основания. Идейно-философская проблематика произведения, в котором в полемике с официальной моралью утверждалась особая концепция жизни и человека, выступала здесь в несколько приглушенном звучании, пробиваясь сквозь ту радостную музыку юности, которая определяет тональность этого произведения.