Эдна О’Брайен - Влюбленный Байрон

Кэтрин подверглась остракизму со стороны сына, относящегося к ней с презрением, мистера Хэнсона и его семейства, а также художника-любителя лорда Карлайла. Доктор Гленни, директор Академии Гленни в Даличе, куда Байрон в 11 лет был зачислен по рекомендации лорда Карлайла, так писал о матери Байрона: «Миссис Байрон совершенно чужда английскому обществу и английским манерам; внешность ее отнюдь не располагающая, ум совсем не развит, она обладает всеми особенностями северного взгляда на вещи, северных привычек и северного произношения… Отнюдь не мадам де Ламбер, наделенная правом восстанавливать состояние и формировать характер и манеры молодого дворянина, ее сына». В мире мужского превосходства бедняга Кэтрин не имела никаких шансов.

Когда приятель Байрона по школе мистера Гленни сказал ему: «Твоя мать — дура», едкий саркастический ответ Байрона был таков: «Я и сам это знаю, но ты так говорить не должен». Ее глупость стала для него очевидна, когда она без памяти влюбилась во француза, учителя танцев, мсье де Луи, с которым она познакомилась в Бромптоне, куда отправилась взять несколько уроков танцев. По глупости она приехала вместе с ним навестить Байрона в воскресенье, день посетителей. После этого визиты Кэтрин к сыну были запрещены, но она все равно появлялась, разглагольствовала и выкрикивала что-то у ворот, так что доктор Гленни назвал ее фурией. В письме к своей единокровной сестре Августе, рожденной в 1783 году от Шального Джека и его первой жены, леди Амелии Д’Арси, которая сбежала с ним, оставив мужа, лорда Кармартена, Байрон насмехался над слабостями своей матушки, которая, забыв свой возраст, убавила себе добрых четыре года, утверждая, что родила сына в 18 лет, тогда как в действительности ей уже минуло 22. Своим буйным темпераментом они были похожи друг на друга, однако и сильно разнились. Мать — шумная, с грубыми чертами лица и провинциальными манерами; Байрон — в стиле одежды и манерах аристократичен и требователен. Он предъявлял ей такие претензии, какие может предъявлять не сын, а муж-тиран. И ни один узник-негр, утверждал он, так не мечтал о свободе.

«Был в Харроу-скул отправлен он». Доктор Гленни написал, что Байрон «слабо подготовлен, чего и следовало ожидать после двух лет начального обучения, делающего все возможное, чтобы отвадить юнца от наставника, от школы и от любых серьезных занятий». Джон Кэм Хобхауз, который стал другом Байрона на всю жизнь, дал неприукрашенную картину английских закрытых школ, назвав их храмами унижения младших, битья учеников и гомосексуальной инициации.

Харроу, всего в 12 милях от Лондона, с видом на Виндзор и на Оксфорд в отдалении, была закрытой школой для герцогов, маркизов, графов, виконтов, лордов и баронетов; многих из них посылали туда в весьма нежном возрасте — лет шести. Байрону, когда он был зачислен, только что исполнилось 13, но он уже обрел власть над своей матерью и, несмотря на скудную стипендию, желал одеваться по последней моде в соответствии с его титулом. У него были брюки в тонкую полоску, кожаные бриджи, куртка из самой дорогой ткани оливкового цвета, новый бандаж для ноги и сделанный на заказ ботинок, скрывающий разницу в длине ног.

Вначале Байрону «очень остро» дали почувствовать его хромоту. Насмешки и угрозы со стороны старшеклассников он со временем научился встречать, освоив приемы борьбы, развивая силу торса, и рук, и легких. Миссис Друри, жена директора школы, вспоминает «хромого мальчика Бирона, с трудом поднимающегося в гору, словно корабль во время шторма, без руля и без ветрил». Ее муж, однако, понял, что на его попечении оказался «дикий горный жеребчик», но в то же время заметил, что в глазах мальчика «светится ум».

Школьный распорядок был суров. Еще не пробило шесть, а мальчики уже за партами и при свете единственной сальной свечи читают, анализируют и запоминают греческие и латинские тексты. Классы были холодными, дубовая обшивка стен и скамьи почернели от копоти, непослушных и ленивых били розгами. Наказания более сомнительного свойства в дортуарах по ночам оставались неподконтрольными. Мальчики вместе мылись, а некоторые, за кого меньше платили, лежали по двое в одной постели. Тем, кому Бог даровал красивую внешность, а Байрон бесспорно относился к таковым, давали женские имена, их выбирали «сучками» для развлечения более взрослых учеников. Удовольствие ущипнуть предшествовало большей интимности. Тот, кто отказывался, получал оплеухи или пинки до тех пор, пока не уступал. Эти непристойности смягчались в дневное время более возвышенными чувствами — подношениями, стихами, которые ученики писали друг другу. Школьные дружбы Байрон со своим буйным нравом называл «страстями». Первая из них была адресована десятилетнему Уильяму Харнессу, тоже пэру и тоже хромому. А когда наступило охлаждение, появился Джон Фицгиббон, герцог Клэр, и Байрон клялся, что будет любить его ad infinitum [10] Здесь: вечно (лат.). ; эта любовь была прервана лишь разлукой, и Байрон утверждал, что не может слышать слова «Клэр» без замирания сердца.