Андре Кастело - Жозефина. Книга первая. Виконтесса, гражданка, генеральша

Вечер чета проводит на площади Мейр, на балконе негоцианта Николаса Верброука, брата мэра, присутствуя на долгом фейерверке.

На следующий день, пока Бонапарт осматривает порт и фортификационные сооружения, пристава ратуши в алых кафтанах с серебряными позументами доставляют Жозефине подарок муниципалитета — картину Балтазара Оммеганка [272] Оммеганк, Балтазар (1755–1822) — бельгийский художник-анималист. , антверпенского художника, который станет отныне протеже будущей императрицы. На полотне изображены пастух с собакой, отдыхающие в сумерках «под сенью купы деревьев». Рядом с ними несколько овец, коз и бык, «и все вместе образуют живописную группу, которая превосходно сочетается с очаровательным ландшафтом, выбранным автором в окрестностях Спа». После речи дарителей и ответных благодарностей Жозефины она посещает «благотворительную мастерскую», получает там две соломенных шляпки, а затем отправляется в ратушу, где любуется картиной, изображающей Бонапарта, который нежно держит в объятиях нашедшую приют у него на груди Невинность в образе юной девушки. Слева и справа — Религия и Добродетель, присутствующие на полотне, несомненно, затем, чтобы доказать г-же Бонапарт, что у нее нет никаких оснований для ревности.

Анонимный составитель «Доклада» рассказывает нам далее о прогулке Жозефины по реке «на борту судна, прибывшего из Китая и стоявшего в Зерновом канале». Четверо матросов, «дикарей с острова Оуихи [273] Оуихи — старинное название острова Гавайя, самого крупного в Гавайском архипелаге. , столь прославленного гибелью капитана Кука», поют «на языке своей родины» и исполняют «обычные туземные танцы».

21 июля в полдень отъезд в Брюссель.

В Брюсселе Бонапарт обнаруживает, что местные дамы истратили на туалеты больше денег, чем его жена! Он выговаривает Жозефине, та разражается рыданиями. Шапталь [274] Шапталь, Жан Антуан, граф де Шантелу (1756–1832) — врач, ученый, агроном и администратор, в 1800–1804 министр внутренних дел. с цифрами в руках дает понять, что первый консул ошибся, но, так или иначе, это, конечно, единственный раз в жизни Жозефины, когда ее бранят за чрезмерную бережливость! Г-жа де Ремюза, принимающая участие в поездке, удивляется, видя, что Бонапарт знает по имени столько солдат и на смотру напоминает им об их подвигах.

— Бонапарт, — объясняет ей Жозефина, — сохранил привычку изучать перед сном списки того, что именуют личным составом армии. Он засыпает с лежащим у него на груди перечислением частей и даже фамилий тех, кто служит в этих частях. Он хранит их имена в закоулках памяти, и это чудесно помогает ему при случае вспомнить того или иного солдата и порадовать человека тем, что генерал не забыл о нем.

После «маниакально восторженного приема» в Бельгии, как выразился один роялистский агент, чета возвращается в Сен-Клу, где ее ожидают последние разглагольствования представителей различных государственных институтов. Не там ли, забыв свои прежние опасения перед титулом монарха, Жозефина спрашивает мужа;

— Когда же ты сделаешь меня императрицей Галлии?

А пока что дворцовый персонал получает распоряжения по дальнейшей «роялизации» консульства. 25 августа 1803, 7 фрюктидора XI года Французской республики, Дюрок, главный правитель дворца, приказывает доезжачим, младшим доезжачим, конюхам и кучерам «экипажей первого консула и г-жи Бонапарт» пудрить лошадей, как при старом режиме. 3 сентября некий парижский агент Людовика XVIII в одном из своих донесений прямо говорит о «царствовании Наполеона».

Однако для того чтобы новое царствование могло начаться по-настоящему, а бывшие цареубийцы без опасности для себя предложить первому консулу трон Людовика XVI, нужно было предварительно вырыть кровавый ров между Бурбонами и Бонапартом.

«В тени Республики, — писала г-жа де Сталь, — на первый план выдвигались монархические институты». Но Республика собиралась отдаться не королю, а тому, кто станет «императором от Революции». Покамест же Бонапарт, — как говорит один современник, — «все решал в одиночку: министры, государственные советники, сенаторы едва осмеливались дать хотя бы рекомендацию». А когда все-таки осмеливались, действовали через Жозефину.

А что же Бонапарт?

Он тоже эволюционировал.

В конце 1803 он уже не скажет, как в разговоре с Фуше 12 января того же года:

— В Париже считают, что я собираюсь провозгласить себя императором. Ничего подобного. За три года я совершил под именем консула достаточно великих дел. Это имя следует сохранить. Не думаю, что новой империи понадобится новый титул.