Бен-Цион Тавгер - Мой Хеврон

На кладбище арабы из соседних домов сбрасывали весь свой хлам и мусор. В течение десятков лет здесь скопились горы всякой мерзости и грязи, участок превратился в нечто невообразимое. Понятно, что никто ни разу не наводил тут порядок.

Таким я застал еврейский Хеврон, поселившись в Кирьят-Арба.

О том, как здесь жила еврейская община до погрома, мне пришлось много услышать и узнать. Но повторяю еще и еще: никаких мемориальных досок, щитов или надписей в городе не было. Проще всего было подойти к куче мусора, к горам щебня, чтобы определить — тут жили евреи. Это было самым верным указанием.

Все это вызывало во мне определенные чувства, которые не отличались от чувств других евреев: скорбь, печаль, омерзение. Затем появилась злоба… На погромщиков, на нынешние еврейские власти.

Почему за годы, прошедшие после Шестидневной войны, ничего в городе не изменилось? Более того — продолжались разрушения, накапливалась грязь. Появились новые горы навоза на месте синагоги «Авраам-авину». И все это при полном попустительстве военной администрации.

Особый гнев и возмущение вызывала ситуация в самом центре бывшего еврейского квартала. Там, где когда-то находилась синагога «Авраам-авину». Меня преследовала мысль: а может, именно я могу что-нибудь сделать? Хотя, конечно, сомневался — в Хевроне недавно, к тому же оле хадаш. Постоянно напрашивался вопрос: почему творится такое безобразие? Или я иначе воспринимаю действительность, будучи не сведущим во многих тонкостях большой политики?

Приезжавшие ко мне друзья и знакомые тоже недоумевали: как может еврейская власть позволить место, где была синагога, приспособить под загон для скота? Я ничего не мог им ответить.

В конце концов решил: зачем думать о политике, о вещах, в которых я разбираюсь весьма слабо. Пусть этим занимаются другие. Я же должен прежде всего определить, что можно конкретно здесь изменить и как скорее этого достичь. А если ничего не получится, займусь своим делом: наукой, физикой. А что получится, — то получится!

Начал я с писем во все инстанции. До сих пор мучают сомнения — а надо ли было вообще их писать?

Одним из первых было письмо Ицхаку Рабину, тогдашнему премьер-министру. Изложил ситуацию, выразил свое возмущение тем, что происходит с синагогой «Авраам-авину». И одновременно надежду спасти святые для евреев места. Рабин мог помочь, если бы хотел. Если бы только хотел!

Прежде чем отправить это письмо, я дал прочесть его Ицхаку Армони. С ним я делился мыслями, связанными с общественными делами. Он мне мог подсказать: посылать ли это письмо, достаточно ли грамотно написано оно на иврите. Армони был единственным, кому я дал прочитать это письмо. И он, будучи председателем местного городского совета, передал копию письма в издаваемый в Кирьят-Арба листок. Меня он не спросил об этом, но я знал,что письмо будет опубликовано. Плохо это было или хорошо — я не знал, но не хотел возражать Армони. И оно было напечатано. Никто на письмо не отреагировал, никаких изменений не произошло. Зато в Кирьят-Арба я стал известен как «борец».

Написав одно письмо, я решил бороться дальше. Попросил одного своего друга из Киева составить письмо, которое подписала бы группа киевлян — участников демонстраций протеста в Бабьем Яре. Эти люди многое пережили, были свидетелями глумления советских властей над памятью погибших евреев. Их усилия привели к тому, что в Бабьем Яре был установлен памятник жертвам фашизма и на этом месте не были сооружены стадион и жилой квартал.

Письмо, подписанное киевлянами, имело большой общественный резонанс. Мне говорили, что оно сильно задело министра обороны Израиля. Он воспринял это, как пощечину. Это повлияло на его дальнейшее поведение. Так писал корреспондент «Маарива» Арон Долев. Я не ставил цели кого-то обидеть или задеть, я просто действовал. Мне было тяжело от того, что никаких изменений с синагогой «Авраам-авину» не произошло. Министра обороны посетила делегация из Кирьят-Арба. Я тоже был в ее составе. Рассматривался вопрос о посещении евреями Меарат га-Махпела, и было похоже, что письмо киевлян повлияло на решение министра. Но относительно синагоги — без изменений.

Письма были частью моей борьбы за очищение еврейских мест от скверны, за восстановление синагоги, кладбища, больницы «Хадасса». Это не была борьба ради борьбы. Я вполне отдавал себе отчет, что, собственно, бороться не с кем. Только со своей же еврейской властью. Это отнимет силы у обеих сторон и в итоге ни к чему хорошему не приведет. И пришел к простому решению: если хочу восстанавливать синагогу, то надо ее восстанавливать. Не нужно ни с кем спорить, выяснять отношения. Если станут мешать, постараюсь эти помехи нейтрализовать. И не стану писать больше писем. Ибо нет в этом никакого смысла.