Виктор Притула - Кампучийские хроники

Васильковые глаза Мари-Франс начинают синеть. Кажется, я достал эту девушку.

Пномпень. Начало сентября 1980 года

Аэропорт Почентонг. Мы стоим с Мари-Франс в нескольких шагах от взлётной полосы, на которую выруливает двухмоторный «дуг» с бортовой надписью «Уганда эйр карго». Французы из экипажа что-то кричат Мари-Франс. Она смотрит на меня. В её глазах слёзы. Через несколько минут самолет оторвётся от взлётной полосы и возьмёт курс на Бангкок. Через полчаса он будет на месте.

— Я люблю тебя, Виктор, — говорит щуплая, как Эдит Пиаф, швейцарская медсестричка. — Я знаю, что ты другой, но это твой шанс. У меня есть сбережения, а ты просто станешь моим мужем. Нужно только сесть в самолёт.

Хорошая сцена для Клода Лелуша, думаю я, глядя в её прекрасные глаза и стараясь не замечать её прочей неказистости.

— Спасибо тебе, Мари-Франс. Я буду помнить о тебе, но у меня есть дочь и жена.

— Мы поможем им, — говорит эта девчонка. — Виктор, русский казак, я буду твоей лучшей женой для чёрного понедельника.

Моя маленькая забавная девочка из «Красного Креста». Ты не можешь понять, что я не люблю тебя. Просто случился у нас с тобой однажды придуманный мною «чёрный понедельник», и ничего более.

— Адьё, ма фий!

Долгий поцелуй с привкусом канабиса.

Мари-Франс улетает на неделю в Бангкок, отдохнуть от миссии в Пномпене. Швейцарцы, равно как и все остальные европейцы были гуманистами. После месяца работы в Пноме, их сотрудникам полагался недельный отпуск для релаксации на одном из тайских курортов.

Через пять дней я срочно отправился в Москву и больше мы с ней никогда не виделись. Мне говорили, что она горько плакала, узнав, что я улетел в Москву.

Пномпень. Июль 1980 года.

После того, как шеф отдела печати МИД НРК Чум Бун Ронг дал нам добро на работу, жизнь наша понеслась со скоростью курьерского локомотива. Но самые первые сюжеты были тесно связаны с медициной.

Тема «„Красный крест“ в моей жизни» достойна отдельного рассказа. Но у нас-то роман.

Советские врачи, работавшие в те дни в Пномпене по линии Международного Красного креста, были нашими соседями по гостинице «Монором», где мы с Сашей проходили «курс молодого бойца на выживание в Кампучии». Их было семь человек. Четверо мужчин и три женщины. Кайрат и Сергей — терапевты, Фёдор — фельдшер, Андрей — водитель их медицинской «таблетки» марки «УАЗ», Татьяна — педиатр и старшая группы, а Светлана и Люба — медсёстры.

Светлана — красавица. Я на неё глаз сразу же положил. Но она меня быстро отбрила. Сказала: в Москве, может быть, посмотрим, а здесь — забудь! Братья Гиббы голосят «Трагедию» на самых высоких нотах. Мы вторую неделю без женщин. «Би Джиз» вдохновляет, а ещё больше Род Стюарт с его дисковой «Day a think I,m sexy?».

Тут как говорил поэт Маяковский, — «очень хочется звон свой спрятать во что-то мягкое, женское!».

Пномпень. Начало августа 1980 года.

В провинции Кампонгспы в четырёх десятках километров от Пномпеня в одном из дистриктов (уездов или районов) открыли фельдшерский пункт. Для народа истерзанного болезнями и голодом — событие вселенского масштаба. Для нас с Сашкой повод снять сюжет о «новой жизни в Кампучии». С нашими медиками работает медсестра Женевьева из Женевы.

Каламбурчик получается. На самом деле Женевьев очень серьёзная девушка и даже по своему тре жоли (почти красотка-претти вуман). Только очень высокая. Они с Шуриком хорошо смотрятся. И оператор мой залопотал по аглицки (что-то в том роде, что счастлив безмерно женевьевиным знакомством, ну и будь себе счастлив на здоровье!). А мне вот Светланка не даёт, хоть плачь!

Всякое начало в Кампучии завершалось развесёлой концовкой. Накрывали столы и угощали гостей нехитрой крестьянской снедью. Руководящие товарищи из пномпеньских министерств и ведомств берегли наши европейские желудки и щедро потчевали каким-то сомнительным алкогольным напитком под названием «Виски Байон». Нас с самого первого дня предупредили в советском посольстве — «Не пейте „виски Байон“ — козлёночками станете, а если и пронесёт, то белочка вам гарантирована». При этом приводили пример с неострожным строителем, который очень «байончиком» увлекался, а в итоге залез на сахарную пальму и орал не своим голосом: «Даньтишки, братаны, не стреляйте! Свой я, советский, лиенсо!». Его, конечно, первым же рейсом до Ханоя, — и, здравствуй, Родина!