Франко Дзеффирелли - Автобиография

На последних месяцах беременности мать овдовела. Я так и не смог узнать, как отреагировало семейство Чиприани, когда мать явилась на похороны с животом, но могу себе это представить: стыд, возмущение и ярость. Перед родами мама уехала в небольшую клинику на окраине Флоренции. Роды ожидались тяжелые, она очень страдала. И отец, говорят, тоже. Прячась в машинах друзей, он караулил возле клиники день и ночь в ожидании известий или курил и пил кофе в барах неподалеку. Наконец я появился на свет. Когда отец узнал, что родился мальчик, он откупорил шампанское: мальчик, о котором он всегда мечтал, дитя любви!

Сразу возник вопрос о моей фамилии. Я не мог называться Чиприани, потому что семья покойного мужа угрожала скандалом и судом. Про фамилию Корси и говорить было нечего. Вот мне и записали, что родители неизвестны. Все знали, кто мои родители, но в документах нельзя было написать ничего, кроме «N.N.», то есть nescio nomen — фамилия неизвестна. Уже потом мне рассказали, но это неточно, что согласно средневековому правилу во Флоренции фамилия незаконнорожденного ребенка должна была начинаться на букву алфавита, которая падала на день, когда тот родился, — каждый день новая буква, а затем заново весь алфавит. На день моего рождения пришлась Z. Мать вспомнила арию из оперы Моцарта «Idomeneo», где упоминались zeffiretti — порывы легкого ветерка (зефира) [2] Вероятно, имеется в виду ария № 19 Zeffiretti lusinghieri. — Здесь и даме прим. перев. . Это слово ей необычайно понравилось. Так мне была выбрана фамилия, но переписчик сделал в книге записей ошибку, и вместо Дзеффиретти я стал Дзеффирелли.

Такую фамилию на всем белом свете ношу только я, как память о безумстве матери…

После моего рождения отец и мать стали более осторожны. В надежде успокоить бурю мать решила не выкармливать меня сама и не оставлять во Флоренции. Меня отправили в деревню километрах в сорока от Флоренции к кормилице Эрсилии Инноченти, крестьянке, которую отыскала тетя Лиде. Семья Эрсилии была очень бедна, они жили в старых домишках, стоявших высоко на холмах дивной долины Помино. Чистый воздух, оливковые деревья, виноградники, вековым трудом отвоеванные у неблагодарной природы. Мама навещала меня каждую неделю, обычно по воскресеньям. Она приезжала в экипаже, пряча лицо под вуалью, чтобы защититься от пыли, но, скорее всего, чтобы не быть узнанной.

«Госпожа приехала! Приехала госпожа!» — возбужденно перешептывались крестьянки, когда появлялась эта прекрасная и загадочная женщина. Мама целый день проводила со мной, веселилась как девочка, подкидывала на коленях, целовала и напевала песенки. Она подолгу беседовала с Эрсилией и ее домочадцами, дарила всем подарки, а к вечеру садилась в экипаж и с грустью возвращалась во Флоренцию. Обнимая Эрсилию, она всякий раз вздыхала: «Как бы мне хотелось остаться с вами…»

Не знаю, навещал ли меня отец, но считаю это вполне вероятным: он гордился мной. Его жена родила ему только дочь, Фанни, и потом уже не могла иметь детей. Основной причиной его разлада с женой была ее неспособность родить ему сына, которому бы он передал «почтенную» фамилию Корси. Для матери это имело первостепенное значение из-за ее безумных фантазий о разводе и о семье, которая будет построена вокруг меня — наследника.

Когда мне исполнилось два года, меня привезли обратно во Флоренцию. Для матери настали тяжелые времена. Мир катился к кризису конца двадцатых годов, клиентов у нее поубавилось, в том числе и из-за сплетен и скандала. Адриана, ее старшая дочь, вместе с мужем и ребенком переехала в Милан, чтобы начать новую жизнь. Так постепенно мы остались одни. Отец появлялся все реже и реже. Единственным светом в окошке для нас оставалась тетя Лиде, с прекрасной улыбкой и сияющими голубыми глазами. Она всегда поддерживала мать и первая заметила, что мама больна. Тетя отвела ее к хорошему врачу и быстро устроила операцию.

Все это я узнал много лет спустя. Воспоминаний о тех временах осталось немного, но все они очень ясные. Помню, как играю в прятки среди платьев в мамином ателье, а швеи, которые относились ко мне с большой нежностью, меня ищут. Память сохранила их взволнованные лица, когда они уходили от нас, — работы становилось все меньше, и маме приходилось постепенно увольнять одну за другой. Они часто навещали нас и дарили мне всякую мелочь, пока не исчезали окончательно с моего детского горизонта. Еще помню, как впервые увидел фашистов на площади Витторио Эмануэле: море черных рубашек и эмблем. Пение, крики, громкие аплодисменты. Наверно, это была демонстрация солидарности Муссолини после убийства Маттеотти [3] Джакомо Маттеоти, итальянский социалист. В 1924 г. убит фашистами, что вызвало в стране взрыв возмущения и привело к острому кризису фашистского режима (так называемый кризис Маттеоти). . Мать стояла рядом со мной у окна, но не помню, чтобы она разделяла всеобщий энтузиазм. Она вздыхала и качала головой — этот Муссолини разочаровал ее, главным образом потому, что ни о каком разрешении разводов он больше не заговаривал и даже произносил громкие слова о святости и целостности семьи и собирался помириться с Папой Римским. Я стоял на подоконнике и размахивал бумажным флажком, не предполагая, что прощаюсь с эпохой, которая уходит навсегда.