Дэниэл Смит - Думай, как Эйнштейн

В молодости у него как ученого были свои кумиры из разных исторических эпох. Так, он говорил, что Общая теория относительности обязана своей теоретической базой «четверым великим», а именно – Галилею, Ньютону, Максвеллу и Лоренцу. И ему было очень странно со временем ощутить, что он больше не юный вундеркинд, стоящий на плечах великих гигантов, ибо сам стал одним из них, и теперь его очередь подставлять свои плечи другим. Так, он фактически поменялся местами с Максом Планком, который использовал работу Эйнштейна для дальнейшей разработки теории квантовой механики. «Чтобы наказать меня за непочтение к авторитетам, – сказал он однажды, – судьба сделала авторитетом меня самого».

В ходе этой трансформации он также обнаружил, что больше не ощущает себя в науке радикалом – теперь он в гораздо большей степени консерватор, опирающийся на элементы классической физики, тогда как другие используют результаты его теорий (особенно в квантовой механике) лишь для того, чтобы разбирать их на запчасти. И хотя Эйнштейн по-прежнему считал, что работает на самом передовом краю современной физики, он прекрасно понимал, что о нем думают другие, и в 1949 году даже с горечью пожаловался в письме Максу Борну: «В целом на меня смотрят как на ископаемое, которое ослепло и оглохло от собственной дряхлости».

Естественно, подобные изменения своего статуса вгоняли его в депрессию, хотя в каком-то смысле и развязывали ему руки. Он был уже достаточно состоятелен и знаменит, чтобы заниматься чем ему заблагорассудится, а окружающие больше не ожидали от него каких-то конкретных свершений. Все эти факторы даровали ему небывалое чувство свободы – и не только в том, чтобы ходить без носков. Из его письма королеве Бельгии Елизавете хорошо видно, как он искренне развлекался, пикируясь с американскими властями по поводу своих антимаккартистских воззрений. Сам себя он называет в письме «кем-то вроде enfant terrible… который не способен молчать и покорно проглатывать все, что происходит».

И все же, как можно понять из продолжения того же письма к Борну, к собственной старости Эйнштейн относился довольно стоически, принимая ее сюрпризы как с благодарностью, так и с неприязнью:

Я просто наслаждаюсь тем, что отдаю теперь больше, чем получаю практически во всех отношениях, не принимаю всерьез ни самого себя, ни действий народных масс, не стыжусь своих слабостей и грехов – и совершенно естественно принимаю все, что со мной происходит, с юмором и невозмутимостью.

Перед лицом собственной смерти Эйнштейн проявлял поразительные хладнокровие и стойкость. Хотя он не мог опираться на традиционную религиозную концепцию «жизни после смерти», он посвятил слишком много лет изучению природы времени и материи, и эти усилия не воздались ему ничем, кроме философских абстракций. Еще в 1926 году в переписке со вдовой голландского физика Хейке Камерлинг-Оннеса (нобелевского лауреата 1913 года) он отмечал: «Наша смерть – не конец, если мы можем жить дальше в наших детях и подрастающем поколении. Ведь они – это мы, а наши тела – всего лишь увядающие листья на древе жизни».

Глубоко в душе он куда больше интересовался «макро», нежели «микро» – грандиозная теория единого поля Вселенной привлекала его гораздо сильнее, чем субатомарные кванты. По большому счету, это был явный гигантоман. Когда жена одного из коллег спросила его, как он может оставаться таким легкомысленным перед оскалом всемирного зла, он ответил: «Мы не должны забывать, что наша звездочка очень маленькая и что некоторые звезды, покрупнее и поважнее, могут быть очень добрыми и счастливыми».

Мысленные приключения в науке наполняли его ощущением, будто он получил своеобразный доступ к бессмертию. «Люди, подобные вам или мне, хотя безусловно и смертны, как все остальные, не стареют, сколько бы ни прожили, – писал он своему другу, психологу Отто Юлиусбюргеру. – Я имею в виду, что мы никогда не устанем стоять, как любопытные дети, перед великой тайной, в которой мы родились». А в письме бельгийской королеве Елизавете в 1953 году заметил: «Самое странное в старении – это постепенная утрата сокровенного осознания того, что ты находишься «здесь» и «сейчас»; тебя как будто уносит в вечность, в большее или меньшее одиночество».

На протяжении нескольких лет его собственные болезни и смерть его близких постоянно напоминали ему о грядущей кончине. В 1936 году он потерял Эльзу, а его первая жена, Милева, ушла из жизни после нервного срыва в 1948-м. В том же году у Эйнштейна диагностировали аневризм брюшной аорты; его любимая сестра Майя также серьезно занемогла. В последние годы жизни Эйнштейн восстановил много разрушенных мостов в отношениях с близкими – в частности, помирился со своим сыном Гансом Альбертом. К его огромному удовольствию, Майя и приемная дочь Марго в этот период проводили куда больше времени с ним, чем со своими мужьями.