Владимир Демьянов - Геометрия и Марсельеза

Учитель Лазара Карно и многих других замечательных людей Франции Гаспар Монж, создатель начертательной геометрии, давший мощный толчок развитию геометрии дифференциальной, человек открывший новые пути развития всей геометрической науки и наметивший ее новые ветви, организатор первой в мире высшей технической школы, воспитатель замечательной плеяды всемирно известных ученых, патриот, организовавший производство оружия и боеприпасов для защиты отечества в самые трудные для Франции времена, первый из ученых мира, предпринявший попытку описать и систематизировать мир машин и механизмов, изобретатель, предложивший новый способ изготовления артиллерийских орудий, талантливый администратор, давший дорогу многим техническим новшествам, член французской Академии наук, создатель и президент Каирского института, один из тех ученых, что дали миру метрическую систему мер, неутомимый труженик, замечательный патриот и отличный семьянин был не менее жестоко, чем Карно, репрессирован Бурбонами.

Ко всему тому, что мы уже перечислили, он был еще и графом Пелузским, сенатором империи, близким другом и советником Наполеона. Главное же в том, что Монж возглавлял в качестве морского министра французский кабинет министров в 1793 году, в тот день, когда была исполнена воля народа о предании смерти короля Франции Людовика XVI. Поэтому с возвращением Бурбонов ученый немедленно лишился титулов и прав — моральных и материальных, был изгнан из академии и со всех постов…

Перечисление того, что потерял Монж с восстановлением королевской власти, вылилось бы в пересказ всех лет, месяцев и дней его динамичной творческой жизни. Революция, республика, Академия наук, Политехническая школа, Наполеон Бонапарт, семья. Вот все, чем жил Монж. С революцией и республикой давно было покончено. Теперь покончено и с Наполеоном, с его империей, еще сохранявшей кое-что от республики. Из Академии наук он изгнан, но это еще не беда: из науки Монжа изгнать невозможно. Беда в том, что его лишили возможности видеться со своими «сыновьями» из Политехнической школы… Гуманней было бы, отмечает Араго, убить старика.

Из всего, что было дорого ученому, осталась лишь семья да, может быть, два-три друга, еще не ушедших из жизни. Уже не было среди них Гитона де Морво, инициатора создания номенклатуры современной химии, открывателя ряда химических процессов, одного из лучших директоров Политехнической школы, члена революционного Конвента. Ему грозили едва ли не самые жестокие из репрессий, но старик был спокоен. Выдающийся химик чувствовал себя уже на краю могилы. Когда Монж посетил своего старого друга по науке и общественной деятельности, тот уже не был опечален приближающейся смертью.

— Мне остается жить несколько минут, — сказал он Монжу, — Я радуюсь тому, что моя смерть избавит их от труда отрубить мою голову.

Последние слова умирающего республиканца не выходили у Монжа из головы. Он чувствовал, что скоро придет и его черед…

Родные и близкие Гаспара Монжа решили изыскать для него убежище от Бурбонов. Они сначала укрыли его в малозаметном доме на улице Сен-Жак, а затем переселили в дом одного из его учеников. Там он мог чувствовать себя в безопасности и работать над своими научными идеями.

Убедившись, что его занятиям ничто не может помешать, Монж углубился в дифференциальную геометрию. Вычисления шли за вычислениями, но вдруг случилось неожиданное. Доведя трудную задачу, связанную с исчислением частных разностей, до обычного квадратного уравнения, Монж остановился. Он не смог найти корней этого уравнения. Непрестанно работавший мозг ученого внезапно отказал.

Встревоженные родные вспомнили о таких же случаях, происходивших с другими учеными, вспомнили и о способе, которым порой удавалось вернуть ум человека к действию, как это было, например, с Гюйгенсом. Толчком к восстановлению работоспособности мозга служили обычно упоминания о тех вещах, которые больной помнит крепче всего. Так, академика Ланьи, не говорившего ни слова в течение нескольких дней, вернули из умственной летаргии одним вопросом: сколько будет двенадцать в квадрате? И он ответил: «Сто сорок четыре».

Время шло, но никакие математические и иные вопросы не могли восстановить интеллектуальную жизнь Монжа. Начали думать: что же в конце концов ему ближе всего? Что могло бы дать такой толчок, который не прошел бы бесследно?

— Спойте ему «Марсельезу»! — сказал кто-то.