Александр Лукьянов - Был ли Пушкин Дон Жуаном?

Круг старшего брата – своего тезки – поэт посещал с особым желанием. Жена этого русского «Фальстафа», Аглая Антоновна Давыдова, была дочерью герцога де Граммона – французского эмигранта-роялиста. Таким образом, в жилах ее текла кровь знаменитого волокиты и самого блестящего кавалера эпохи Людовика XVI, графа де Граммона. Как отмечал П. К. Губер, Аглая Антоновна не изменила традициям галантности, связанным с именем ее предка. Ее дальний родственник, один из Давыдовых, сын известного партизана Дениса Давыдова, рассказывал, что она «весьма хорошенькая, ветреная и кокетливая, как настоящая француженка, искала в шуме развлечений средства не умереть от скуки в варварской России. Она в Каменке была магнитом, привлекавшим к себе железных деятелей александровского времени; от главнокомандующих до корнетов все жило и ликовало в Каменке, но – главное – умирало у ног прелестной Аглаи».

Чрезмерная доступность, сделавшая ее и ее злополучного супруга настоящей притчей во языцех, вызвала со стороны Пушкина ряд едких эпиграмм.

Несмотря на это, поэт увлекся ветреной француженкой. Вряд ли она вызвала у него сильные чувства. Об их связи, о развитии их отношений прекрасно рассказал сам поэт в стихотворении «Кокетке».

Мужа ее Пушкин назвал как-то в «Евгении Онегине» «рогоносцем величавым», самолично принимая участие в украшении его головы ветвистым подарком. После кратковременной близости отношения Аглаи Антоновны и Пушкина стали несколько натянутыми и холодными: видимо, она надоела ищущему новых чувств поэту. Недаром он писал в том же стихотворении:

Старшую дочь Аглаи Давыдовны звали Адель. Ей Пушкин посвятил стихотворение «Играй, Адель…» В эту премиленькую девочку лет двенадцати Пушкин то ли влюбился, то ли притворился, что влюбился. Постоянно на нее заглядывал, шутил с ней довольно неловко. Декабрист Якушкин вспоминает один эпизод: «Однажды за обедом он (т. е. Пушкин) сидел возле меня и, раскрасневшись, смотрел так ужасно на хорошенькую девочку, что она, бледнея, не знала, что делать, и готова была заплакать; мне стало ее жалко, и я сказал Пушкину вполголоса: “Посмотрите, что вы делаете; вашими нескромными взглядами вы совершенно замучили бедное дитя”. – “Я хочу наказать кокетку, – отвечал он, – прежде она со мной любезничала, а теперь прикидывается жестокой и не хочет взглянуть на меня”».

Некоторые современные интерпретаторы Пушкина, вроде А. Мадорского, видят в поэте «заурядного соблазнителя малолетней» и создателя прообраза набоковской Лолиты. Не стоит навешивать на поэта эти психические отклонения. Пушкин был нормальным мужчиной, любителем вполне созревших девушек и женщин. Стихотворение «Адель», как отмечает Нина Забабурова, можно читать как пожелание и пророчество: (Для наслажденья / Ты рождена). Но это был тот редкий случай, когда Пушкин оказался плохим пророком. А. О. Смирнова-Россет в 1830-е годы встретилась в Париже после многих лет с сестрой Адели, Екатериной Александровной Давыдовой (1806–1882), в замужестве маркизой де Габрияк, и тут же спросила ее об Адели, потому что на память ей пришло прелестное стихотворение Пушкина. От нее она узнала, что Адель постриглась в монахини в Риме, в монастыре Тринита дель Монте.

И все-таки, как верно изобразил себя юный поэт в стихотворении «Мой портрет», написанном на французском языке:

Аглая Антоновна не могла простить поэту этого публичного осмеяния их кратковременной связи. С этого времени Пушкин стал более жесток к женщинам, с которыми вступал в связь. Он старался их публично унизить, цинично описать или их любовные отношения, или их внешность. Он постоянно похабничал над ними, как бы нарочно втирая в грязь. Анатолий Мадорский называет такое поведение поэта «сатанинским зигзагом». Мол, бес вселился в поэта. Нечистая сила тут ни при чем. Поэт был невротиком, поэтому он постоянно искал для секса женщин, которых не надо было любить. Мало того, чувственность поэта могла получать наибольшее удовлетворение только при психологическом унижении женщины. Только в этом случае он получал наибольшее сексуальное удовлетворение.