Александр Лукьянов - Был ли Пушкин Дон Жуаном?

Хозяйка позвала служанку, старую, чопорную француженку, уже давно одетую и ловкую в подобных случаях… Она свела Пушкина вниз, прямо в комнаты мужа. Тот еще спал. Шум шагов разбудил его. Его кровать была за ширмами; он спросил: «Кто здесь?» – «Это я, – ответила ловкая наперсница и провела Пушкина в сени. Оттуда он свободно вышел…

На другой день Пушкин предложил итальянцу-дворецкому 1000 рублей золотом, чтобы он молчал… Таким образом, все дело осталось тайною. Но блистательная дама в продолжении четырех месяцев не могла без дурноты вспомнить это происшествие».

Как считает Н. А. Раевский, это событие произошло в ноябре 1832 года. Думается, однако, что роман с Пушкиным был для графини Фикельмон коротким эпизодом в их жизни. Какое-то время поэт даже не посещает ее салон. Трудно предположить, чтобы интимные свидания повторялись. «Короткая предельная близость с Пушкиным, – пишет Н. А. Раевский в книге «Портреты заговорили», – скорее оттолкнула от него графиню». В дальнейшем они встречались в свете лишь как знакомые. И уже в том же ноябре та же Долли Фикельмон отмечает в своем «Дневнике»: «Графиня Пушкина очень хороша в этом году, она сияет новым блеском благодаря поклонению, которое ей воздает Пушкин-поэт».

Речь шла о графине Марии Александровне Мусиной-Пушкиной, урожденной княжне Урусовой. Пушкин был влюблен в нее еще в 1827 году, изобразив ее в чудесном стихотворении: «Кто знает край, где небо блещет…»

Интересно то, что Пушкин впервые в этом стихотворении сравнивает красоту Марии Александровны с Мадонной Рафаэля. Затем этот образ перешел в его знаменитый сонет «Мадонна», посвященный будущей жене, и в котором поэт называет Натали «чистейшей прелести чистейший образец». Восхищаясь этим сонетом и восторженным отношением Пушкина к своей прелестной невесте, не будем, однако, забывать, что образ Мадонны стал у поэта своего рода литературным штампом, переходящим из одного произведения в другое.

Видимо, Наталья Николаевна постоянно одолевала поэта ревностью. В 1834 году, живя один в Петербурге, он оправдывается в письме: «Графиня Фикельмон звала меня на вечер. Явлюсь в свет впервые после твоего отъезда. За Соллогуб я не ухаживаю, вот те Христос, за Смирновой тоже». Где бы ни был муж, Натали подозревала его в увлечениях, изменах, ухаживаниях. Она постоянно выражала свою ревность и к прошлым любовным приключениям мужа, и к настоящим.

Изменения в характере поэта проницательно отметила дочь Натальи Николаевны от брака с П. П. Ланским, Александра Арапова: «Года протекали. Время ли отозвалось пресыщением порывов сильной страсти, или частые беременности вызвали некоторое охлаждение в чувствах Ал. Сергеевича – но чутким сердцем жена следила, как с каждым днем ее значение стушевывается в кипучей жизни. Его тянуло в водоворот сильных ощущений… Пушкин только с зарей возвращался домой, проводя ночи то за картами, то в веселых кутежах в обществе женщин известной категории. Сам ревнивый до безумия, он даже мысленно не останавливался на сердечной тоске, испытываемой ожидавшей его женою, и часто, смеясь, посвящал ее в свои любовные похождения».

Сексуальность поэта постоянно толкала его на поиски все новых и новых объектов. Не в характере Пушкина было довольствоваться однообразными супружескими обязанностями. И все же возвращаясь домой со своих пирушек поэт направлялся в спальню жены. Вот что рассказывает А. Арапова о взаимоотношениях матери и Пушкина:

– Что не спишь, Наташа? – равнодушно спрашивает он.

– А ты где так засиделся? Опять у своей противной фрау Амалии, устроительницы ваших пирушек? – и голос выдал брезгливую ноту.

– Как раз угадала, молодец!

– Так ступай сейчас же мыться и переменяй белье. Иначе не пущу.

Он, отпустив остроту или шутку, повиновался, а она… Женщины одни способны понять, что она испытывала, сколько трагизма скрывалось в этом самообладании».

Несмотря на крепкое физическое здоровье, Пушкин выглядел не таким бодрым и веселым, как прежде. И бурная молодость, и семейные заботы сильно состарили его. После восхитительной и плодотворной Болдинской осени 1833 года, после того, как он написал «Историю Пугачева», «Медного всадника» и свои знаменитые сказки, поэт снова попадает в безудержный водоворот светских и семейных неприятностей. Указом от 31 декабря 1833 года Пушкин был неожиданно пожалован в камер-юнкеры (придворное звание); это был как бы подарок императора к новому году. В своем «Дневнике» он писал 1 января 1834 года: «Третьего дня я пожалован в камер-юнкеры (что довольно неприлично моим летам). Но Двору хотелось, чтобы NN. танцевала в Аничкове».