Дэниэл Коуэн - Я выжил в Холокосте

Но он произносил эти речи не только ради личного удовольствия. Спустя столько лет молчания Тибор начал понимать, что он – хранитель жизней и судеб людей, чьи истории никогда не будут рассказаны. Он поклялся помнить и чтить имена и личности всех, с кем служил, и особенно тех, кто сделал все возможное, чтобы он наконец получил свою медаль. После стольких лет испытаний Тибор стал верить, что если в мире и есть призраки, то группа самых достойных из них все время крутится вокруг него, когда бы он ни говорил – и слушают, кивают, соглашаются.

В конце лета 2011-го я начал интервьюировать Тибора «Тэдди» Рубина, единственного узника Холокоста, которому удалось получить высшую военную награду США Медаль Почета. Я тогда еще не знал точно, смогу ли помочь ему рассказать миру эту историю. Впервые я услышал ее за три месяца до этого, на собрании, на котором он захватил внимание целой комнаты слушателей серией шокирующих, но при этом часто смешных рассказов о своем участии в Корейской войне. Я тогда не посмел прерывать его, и у меня накопилось несколько страниц неотвеченных вопросов. Но когда я встретился с ним один на один, пришло время их задать. Я собирался написать книгу, сюжет которой покрывал бы две войны, три континента и восемьдесят лет, а заодно выяснить, каким образом только что прибывший иммигрант из Венгрии, выживший в кошмарном концлагере Маутхаузен, ухитрился попасть в армию США и воевать в Корее. Еще более загадочным мне показался тот факт, что его новой родине потребовалось пятьдесят лет, чтобы признать его заслуги. Я тогда и представить себе не мог, как глубоко меня заведут эти вопросы.

От моего офиса в Санта-Монике совсем недолго ехать до дома Тибора в Гарден-Гров, тихой пазухе мегаполиса, растянувшегося от северных границ Лос-Анджелеса до Ньюпорт-Бич в округе Ориндж. Путь занимал меньше часа, и мне как раз хватало времени прочистить голову и сосредоточиться на вопросах, которые я приготовил для нашей беседы. Но легкий доступ к Тибору оказался обманчивым. Несмотря на то что он говорил честно и смешно, мне всегда казалось, что он что-то утаивает от меня.

Во время одного из наших интервью, после чашки чая и нескольких минут светской беседы, я глянул на часы и заметил, что скоро наступит еврейский Новый год.

– Собираетесь на службы по случаю Высоких Праздников? – спросил я между делом.

– Нет, – ответил он не задумываясь. – Бог разрешил мне не ходить. Он уже слышал мою историю.

Я засмеялся. Тибор засмеялся еще громче, уже знакомым мне смехом, которым он сопровождал свои резкие шутки. Я смеялся, потому что он застал меня врасплох и потому что его слова показались мне близкими, но оценить всю прелесть и иронию его ответа я не смог. Я еще не успел познать всю сложность и противоречивость моего персонажа, и не мог познать еще примерно год.

Тибор не то чтобы нарочно скрывал что-то – с самого начала он сказал мне: «Спрашивайте меня все, что считаете нужным». Но мне потребовалось очень много времени, чтобы начать задавать правильные вопросы. Мне еще предстояло найти то, что психолог Элис Гоффман называет «нетронутым ключом», который позволит приоткрыть дверь в душу Тибора.

Правда была такова, что когда мы только познакомились, я стремился просто и честно рассказать о выдающемся герое. Я и представить себе не мог, что именно делало его героем: все, с чем мне предстояло работать, была память Тибора, которую он стимулировал собственным энтузиазмом, и письма нескольких его боевых товарищей.

Но письма пролили свет на кое-что поважнее. Свидетельские показания о сверхчеловеческих подвигах Тибора на поле боя и, позднее, в лагере для военнопленных, появились в результате нежелания Министерства армии признавать его героизм. И хотя многие их авторы едва успели закончить школу, почти на каждой странице этих писем были кровь и слезы. Истории солдат отличались стилем, манерой и длиной, но все они были связаны одной общей темой: долгом перед плохо говорящим по-английски венгром, евреем, преданным ритуалам, еще более чуждым им, чем его плохое произношение, незнакомцем, который раз за разом доказывал, что он самый храбрый человек, которого они когда-либо встречали.

Письма добавили веры и важности жизнеописанию Тибора, но их было недостаточно для того чтобы объяснить, зачем он не переставая рисковал жизнью ради людей, которые для него мало что значили. В тот момент я решил, что не смогу найти ответ на этот вопрос. Отчасти потому, что мне не с кем было поговорить об этом. Я считал, что все свидетели уже умерли. Тибор подразумевал это, когда я спросил его о двух его ближайших товарищах, Рэндалле Бриере и Леонарде Хэмме.