Виталий Станцо - То был мой театр

Второй но значимости участник "воландовской шайки", но первый но сочности, по россыпи приёмов и средств очарования, стал в спектакле Фагот, он же Коровьев, в исполнении Ивана Дыховичного. У Булгакова в романе в свите Воланда два веселых шкодника - Коровьев и кот Бегемот. Бегемота в спектакле чуть упростили, охамоватили, возможно потому, что иначе надо было использовать в роли Бегемота травести, что почему-то не входило в планы Любимова. Воистину обегемотили Бегемота. Играл его Ю.Смирнов, другого исполнителя этой роли - хорошего пантомимиста Ю.Медведева - я видел лишь в программке, хотя он тоже иногда играл. А краски фантастически талантливого озорного чертёнка целиком переложили на Коровьева. И не промахнулись: во-первых, больший контраст создали, а во-вторых, смог, наконец, во всей силе своей проявиться большой комедийный дар Ивана Дыховичного.

СЦЕНЫ ИЗ "МАСТЕРА"

Иешуа - А.Трофимов

Л.Сабинин - Берлиоз и М.Лебедев - Иван Бездомный.

Воланд и его команда: Азазелло - 3.Славина, Коровьев-Фагот - Иван Дыховичный, сам Воланд - В.Смехов, Гелла - Т.Сидоренко, Бегемот - Юрий Смирнов.

"Бал при свечах". На авансцене Ю.Смирнов - Бегемот, Н.Шацкая - Маргарита, И.Дыховичный - Коровьев.

Получился Фагот невертлявым, несуетным. Он - кривляка? Позер? Да! Но виртуозный кривляка, очаровательный позер! И речь его - под стать движению: быстрая, лёгкая, находчивая и весёлая. Характер - заводной, неугомонный, а уж темперамента И.Дыховичному не занимать.

Чего стоит одна только сцена с отправленным в Крым колдовскими чарами администратором варьете Стёпой Лиходеевым. Коровьев его туда отправил, Коровьев. И сам же там его, не совсем ещё отрезвевшего, встретил. Тот же Коровьев, но в другом обличье. Иван мгновенно успевал раздеться, оказывался в длинных сатиновых трусах. И когда едва пришедший в себя Стена (А.Колокольников - это одна из последних его ролей) вопрошал осоловело: "Где я? Какой это город?..", Коровьев-Дыховичный с хорошо дозированным элементом рекламного оптимизма, с плутовской улыбкой и жестом, провинциально-изящным, преподносил, именно преподносил Степе одно только слово: "Ялта!" Но как же многозначительно подавал актёр коротенькую эту реплику, как много успевал сыграть в этой от силы сорокасекундной сцене. И ритм, ритм, ритм! Мне кажется, именно он, Иван Дыховнчный в роли Коровьева-Фагота, задавал ритм спектаклю в целом. И никогда не провирался в ритмическом своём поведении.

В нескольких сценах - так уж предписано Булгаковым - партнёром Коровьева должен быть кот Бегемот. В романе они - родственные души, не черти - чертяки, Бегемот даже симпатичнее. Недаром же в конце романа он воплощается в худенького юношу, демона-пажа, лучшего шута, какой существовал когда-либо. А Коровьев - в мрачного, никогда не улыбающегося тёмно-фиолетового рыцаря. Рыцаря, что когда-то неудачно пошутил на тему света и тьмы, за что ему "пришлось после этого прошутить немного больше и дольше, нежели он предполагал"... Видно, эту характеристику, данную Булгаковым своему персонажу, Любимов принял, а вот второй похожий герой на сцене был бы лишним. И режиссёр придумал иного Бегемота - хамоватого толстячка, каким тот предстал у Булгакова лишь в сцене в Торгсине. Этого Бегемота и играл Смирнов, составляя по контрасту отличную пару Дыховнчному. Или Ронинсону - в сцене с киевским дядюшкой попавшего под трамвай Берлиоза.

И в этой сцене создатели спектакля придумали чёрт-те что: натуральную белую мышь заставили комическую роль играть.

Пустячок, скажете? У Дурова в Театре зверей, мол, и не такое увидишь? Но взрослые-то люди в Уголок Дурова не ходят, а дети - на Таганку.

Киевский дядюшка с докторским саквояжиком, прибывший в Москву с надеждой оттяпать квартиру покойного именитого племянника, - вполне земной умный плут. Но встречают его неземные ультраплуты, которым известны тайные помыслы и которых не обманешь точно выверенными приличествующими случаю словами. Не успел киевский дядюшка официально представиться: "Моя фамилия Поплавский. Я являюсь дядей...", - как Коровьев-Фагот - Дыховичный выхватывает из кармана грязнейший носовой платок, прижимает его к глазам и начинает сочувствовать... Слова льются непрекращаемым потоком, из него выхватываешь лишь многократно повторяемое (точно по Булгакову!): "Правая нога -хрусть, пополам! Левая - хрусть, пополам!" и дядюшке ничего не остается, как "утирая рукавом левый сухой глаз, а правым изучая потрясаемого печалью Коровьева", задать сочувственно уважительный вопрос: "Вы были другом покойного Миши?" Но не даст Коровьев перевести эпизод в нужную дядюшке говорильню. Он уйдёт, весь в слезах, принять "триста капель" валерианки ("И кружку пива" - мрачно добавит кот) и передаст уже в меру ошарашенного Поплавского на добивание Бегемоту.