Иван Осадчий - Мы родом из СССР. Книга 1. Время нашей молодости

При освобождении Барвенково от фашистских захватчиков особо отличились 39-я гвардейская стрелковая дивизия, 31-я гвардейская танковая бригада, 1890-й отдельный самоходный лёгкий артиллерийский полк, 514-й отдельный танковый батальон. Приказом Верховного Главнокомандующего И. В. Сталина им было присвоено наименование «Барвенковские».

…Немцы ещё не бежали панически. Буквально в нескольких километрах западнее Барвенково они попытались закрепиться и сдержать натиск советских войск. В течение суток или чуть больше над городом висела почти непрерывная артиллерийская канонада. По несколько часов подряд над землёй и над нашими головами и хатами нёсся смертоносный смерч из снарядов и мин. К нашему счастью, этот невообразимо опасный монотонно гудящий поток обрушивался не на город, а на вражеские позиции где-то за видимым горизонтом. Лишь отдельные снаряды и мины оседали на полпути к цели. Поэтому высовываться во двор, идти к колодцу за ведром воды было рискованно. Но с каждым днём канонада становилась всё глуше, всё слабее доносились раскаты военного грома. Фронт всё дальше откатывался на запад. Где-то в конце сентября 1943 года в небе над Барвенково, в последний раз, неожиданно появился немецкий стервятник, лихорадочно сбросил несколько бомб и улетел восвояси…

А город уже жил заботой о своём возрождении, о налаживании нормальной жизни.

Самое время сказать слово памяти и об отце. Перед ним я остаюсь в вечном долгу и по всему видно уже не смогу погасить его в оставшиеся дни жизни.

Отец не часто общался со мной, был немногословен, нравоучений особых не читал, но всё его отношение к нам с сестрой, его неброская, но безграничная любовь к своим детям, гордость за нас звучали в каждом его слове, когда-либо сказанным даже между прочим, в разговоре с друзьями. Этими же чувствами переполнено и последнее письмо отца, написанное им в начале 1944 года.

Он прожил совсем короткую жизнь. Судьба распорядилась так, что ему довелось быть на белом свете всего 38 лет.

Родился он в 1906 году, был на год моложе мамы. Природный ум позволил ему, имевшему образование в объёме реального училища, заметно выделяться своим развитием, пониманием происходящего среди многих сверстников. У него было много друзей, которые тянулись к нему, для которых он был признанным авторитетом. Мне кажется, отец понимал это, дорожил людским уважением, всегда старался держаться просто, с достоинством. Отец выделялся среди всех, известных мне его сотоварищей и знакомых, грамотностью, рассудительностью, кругозором. К тому же у него был прекрасный каллиграфический почерк, умение толково, убедительно, осмысленно, логично изложить суть вопроса, с которым к нему обращались сослуживцы и друзья. По тому времени, это было редкостью и ещё больше поднимало авторитет отца среди окружавших его людей.

…Сколько помню, отец всегда был служащим. Работал в должности старшего и главного бухгалтера в различных государственных учреждениях, пользовался там непререкаемым авторитетом. Оказавшись в армии, он получил офицерскую должность, занимал пост начальника финансовой части отдельного подразделения связи…

Водился за ним и «грех»: выпить он любил крепко, как многие настоящие русские мужики; иногда был в хмельном состоянии нежным до непохожести на себя, иногда – крутым. Понять истинную причину таких перепадов мне не суждено было. Казалось, что у изрядно захмелевшего отца прорывалась наружу какая-то неудовлетворённость. Чем? Из-за чего? Из-за кого? – не знаю. Но это ощущение прочно засело в моей душе, особенно когда я вырос и стал задумываться всерьёз, по-взрослому, над судьбой отца, размышлять о нём…

Запомнились встревоженное лицо отца и крепкие объятия в день проводов его в Действующую Армию. Почти полгода от отца не было никаких вестей, судьба его была неизвестна.

Тем временем война очень скоро приблизилась к нашему городу, и уже осенью 41-го фашисты оккупировали Барвенково.

В нашу хату, ещё совсем недавно служившую приютом для двух прекрасных советских командиров, вселились офицеры вражеской армии. Если не изменяет память, первыми непрошеными гостями были мадьяры, тогдашние союзники фашистской Германии.

И вот в один из зимних декабрьских вечеров 41-го года в дом неожиданно вошёл измученный, заросший до неузнаваемости, одетый в чужую цивильную одежду наш отец. Узнать его можно было только по голосу. Уже за полночь, когда мадьярское воинство улеглось на покой, отец шёпотом рассказал нам горькую историю своего возвращения.