Бенгт Даниельссон: Гоген в Полинезии

Весь Восток и запечатленная золотыми буквами в его искусстве глубокая философия, все

это заслуживает изучения, и я верю, что обрету там новые силы. Современный Запад

прогнил, но человек геркулесова склада может, подобно Антею, почерпнуть свежую

энергию, прикоснувшись к тамошней земле. Через год-два, окрепнув и закалившись,

можно вернуться» 4.

А так как бретонские пансионаты по-прежнему оставались единственным местом, где

Гоген, ожидая доходной должности в колонии, мог рассчитывать на кредит, пришлось ему

снова отступить в Бретань. К его великому негодованию, все места в пансионате Глоанек

заняли туристы и художники-академисты. Но, поискав немного, он нашел в затерявшемся

среди дюн местечке Лё Пульдю маленькую гостиницу, где и уединился вместе со своими

последователями. Их было четверо, его лучших друзей и преданнейших учеников:

Шарль Лаваль, спутник Гогена в его не совсем удавшемся путешествии в Панаму и на

Мартинику, теперь еще более замкнутый и молчаливый, чем прежде, и больной

туберкулезом.

Поль Серюзье, респектабельный, одетый с иголочки живописец средней руки,

убежденный теософ.

Шарль Филижер, нелюдимый эльзасец, гомосексуалист с сомнительным прошлым,

писавший по преимуществу мадонн и хроматические кубистские композиции.

Якоб Мейер де Хаан, рыжеволосый, горбатый, колченогий голландец, чьи физические

недостатки с лихвой возмещались широкой душой; он частенько делился с Гогеном

тремястами франками, которые ежемесячно получал от родственников в Амстердаме.

На вопрос, почему любимый ученик Гогена, Эмиль Бернар, в это лето не совершил

паломничества в Бретань, ответить просто: недовольный папенька, мечтавший сделать

Эмиля коммерсантом, строго-настрого запретил сыну впредь общаться с Гогеном и

окружающими его пустоцветами.

Шли месяцы, а ответственные сотрудники министерства колоний никак не могли

уразуметь, что в лице художника-синтетика пропадает отличный строитель империи. Жена

Гогена, Метте, с которой он все эти годы обменивался письмами, еще раз попыталась

убедить его отказаться от тщеславных творческих замыслов. Но хотя Поль так же, как

Метте, страдал от долгой разлуки, он по-прежнему был убежден, что его призвание -

искусство. «В нем мой капитал, будущее моих детей, оно прославит имя, которое я им

дал... Поэтому я продолжаю заниматься живописью; сейчас она мне не приносит денег

(плохие времена), но сулит успех в будущем. Ты возразишь, что до цели далеко, но как я,

по-твоему, должен поступить? Разве я виноват? Больше всех страдаю от этого я сам» 5. Он

видел только один способ сократить путь к цели: привлечь к себе внимание серией

полотен с новыми, экзотическими мотивами. И неопределенное ожидание все сильнее его

раздражало. В ноябре он мрачно писал Бернару: «Я волочу свои старые кости по берегу

моря в Лё Пульдю, под злыми порывами северного ветра. Машинально делаю наброски...

но души нет, она грустно созерцает разверстую передо мною бездну - бездну, где я вижу

мою опечаленную семью, лишенную отеческой поддержки, и самого себя, не знающего

никого, с кем поделиться своими горестями. С января месяца я продал на 925 франков. В

42 года жить, кормиться, покупать краски и т. д. на такую сумму - это может обескуражить

самого волевого человека». Когда же министерство колоний наконец удосужилось

отозваться, ответ, к великому удивлению и беспредельному разочарованию Гогена, был

«почти отрицательный». Причина заключалась в том, что (как он, увы, только теперь

понял) «в колонии, как правило, посылают проштрафившихся, растратчиков и т. п.».

Чтобы отстоять свою кандидатуру, Гоген решил поехать в Париж и добиться приема в

соответствующем отделе министерства. Опять, как это бывало много раз, его верный друг

Шуффенекер не только одолжил ему денег на дорогу, но и предложил ему стол и кров в

своем доме. Сборы вряд ли затруднили Гогена, ведь все его земное имущество составляли

не находящие сбыта картины да одежда, что была на нем: потертые брюки, грязная

рыбацкая куртка с бретонской вышивкой, выгоревший плащ бежевого цвета, на голове -

берет, на ногах - деревянные башмаки с цветочным узором. Но его появление в

министерских коридорах и кабинетах в феврале 1890 года привело лишь к тому, что в

рекордно короткий срок он получил окончательный отказ.

Впрочем, Гоген не совсем впустую съездил в Париж: здесь его осенила новая, более