Бенгт Даниельссон: Гоген в Полинезии

поставщик не выполнил заказ в срок. Шуфф каким-то образом пронюхал об этом и

остроумно предложил Вольпини закрыть вызывающую наготу стен красивыми картинами,

написанными им, Шуффом, и его товарищами. Итальянец тотчас согласился; что ни

говори, это самый дешевый способ украсить помещение, и кафе будет лучше отвечать

своему назначению. Стен было столько, что можно было развесить чуть не сотню картин и

рисунков. Поэтому трое устроителей - Шуфф, Гоген и Эмиль Бернар, они же члены

самозванного выставочного комитета, - пригласили еще шестерых друзей. Чтобы привлечь

в не совсем обычную галерею возможно больше посетителей, окрыленные надеждами

художники отпечатали красочную афишу, которую сами же и расклеили накануне

вернисажа под многоопытным руководством Гогена. Ведь он и как расклейщик был в этой

группе мастером.

Ожидая, когда все парижские критики, коллекционеры и торговцы картинами ринутся

в «Кафе искусств», Поль Гоген и его друзья бродили по обширной выставочной

территории, над которой высилась только что сооруженная Эйфелева башня, гордое и

смелое олицетворение возможностей французской техники и индустрии. Замечательные

промышленные изделия и хитроумные машины, заполнявшие большинство стеклянных

дворцов и железных сараев, не очень-то увлекали Гогена. Зато его совсем заворожили

образцы восточной скульптуры - как оригиналы, так и хорошие копии, - которые он

впервые увидел в отделе французских колоний. Внимательно изучал он также

этнографическую экспозицию «Развитие жилищ» - на редкость полное собрание свайных

построек, бамбуковых и глинобитных хижин, юрт и чумов со всех концов света.

Чрезвычайно понравилась ему и яванская деревня, построенная голландцами рядом с ост-

индским павильоном; здесь можно было увидеть настоящие ритуальные танцы в

исполнении грациозных индонезиек.

Конечно, у каждой французской колонии был свой павильон или, по меньшей мере,

свой отдел в главном павильоне на Марсовом поле. До нас не дошло никаких писем или

других документов, из которых вытекало бы, что Гоген заинтересовался таитянским

отделом. И в этом нет ничего удивительного, так как экспозиция была очень скромной, ее

главные достопримечательности составляли коллекция плетеных шляп и череп, якобы

служивший чашей древним островитянам 2. Вряд ли могли заманить публику и

представленные здесь экземпляры знаменитого рода вахине таитиенсис . Как ни странно,

с легендарного острова любви привезли, затратив немало денег, не молодых, прекрасных и

обольстительных наяд, а престарелых матрон, примечательных главным образом своей

тучностью и безобразием. А объяснялось это тем, что министр колоний, желая избежать

скандальных происшествий, потребовал, чтобы на выставку прислали только

«высоконравственных замужних женщин безупречного поведения»; в итоге выбор

оказался крайне ограниченным 3.

К великому разочарованию синтетиков и импрессионистов, необычный струнный

оркестр Вольпини - двенадцать скрипачек и один корнетист под управлением русской

княгини - пользовался куда большим успехом, чем их полотна. Если кто-либо из

посетителей и обращал взгляд на картины, то лишь затем, чтобы поупражняться в

острословии. Критики и искусствоведы вообще не появлялись. Ни одна картина, ни один

рисунок не были проданы. Это тем более возмущало Гогена, что он сильнее прежнего

рвался в тропики. Правда, теперь он задумал ехать не на Мартинику, а на Восток. К

сожалению, Индия была английской, а Ява голландской колонией, и там нищие

французские художники вряд ли могли рассчитывать на помощь и пособие. На его счастье,

Франция несколько лет назад захватила в Юго-Восточной Азии новую колонию -

Индокитай, край китайской и индийской культуры, где французские войска обнаружили в

джунглях развалины многочисленных храмов. Как и многие другие любители

приключений, Гоген вообразил, что власти с радостью оплатят ему проезд и назначат

щедрое месячное жалованье, стоит только подать заявление, выражая свою готовность

служить в колониальной администрации. Понятно, он представлял себе какую-нибудь

необременительную должность на заставе в лесной глуши, без начальников, которые

вмешивались бы в его занятия. Или, как он сам с предельной откровенностью писал: «Мне

нужно хорошее место в Тонкине, чтобы я мог заниматься живописью и накопить денег.