Бенгт Даниельссон: Гоген в Полинезии

жизни. Гогена давно не удовлетворяла программа импрессионистов, ведь она в конечном

счете сводилась к тому, чтобы возможно точнее отображать действительность, пусть даже

увиденную по-новому. Еще меньше привлекали его попытки Сёра превратить живопись в

точную науку. Осмыслить и найти свой путь ему, как ни странно, помог художник Эмиль

Бернар, двадцатилетний юноша с чутким и нервным лицом. Летом 1888 года Эмиль с

матерью и миловидной сестрой Мадлен приехал отдохнуть в Бретань. Он познакомился с

Гогеном два года назад, но только теперь они сблизились настолько, что стали всерьез

толковать друг с другом об искусстве. Выяснилось, что их взгляды поразительно сходятся:

оба считали главной задачей живописи воплощать яркие видения и идеалы, а не

отображать действительность. Вот как сам Гоген излагал их программу: «Не пишите

слишком много с натуры. Искусство есть абстракция. Ищите абстракцию в природе,

предаваясь грезам перед ее лицом, и прежде всего думайте о будущем творении». Тесно

сотрудничая, друзья принялись проводить свои теории в жизнь и создавать новый стиль.

Постепенно пронизанная светом воздушная перспектива импрессионистов исчезла с их

полотен, сменившись напоминающими гобелен декоративными двухмерными

композициями. Очертания фигур и предметов становились все более резкими, краски -

однородными, и наконец их картины являли собой сочетания крупных, четко

разграниченных цветовых пятен. Художники опускали все частности, делая упор на суть,

и назвали свой стиль синтетическим.

Осенью Эмиль вернулся в Париж, и Гоген снова остался один в холодном, дождливом

Понт-Авене. Его мысли опять обратились к тропикам. На этот раз над ним сжалились его

старые друзья, братья Ван Гог: Винсент пригласил Гогена в солнечный Арль, а Тео

выделил ему на содержание 150 франков в месяц и обещал выставить его картины в своей

галерее в Париже. Наговорившись всласть с влюбленным в солнце Винсентом и

понежившись в теплом Провансе, Гоген решился. В начале декабря 1888 года он радостно

пишет Эмилю Бернару, которому военная служба помешала приехать в Арль: «(Тео) Ван

Гог надеется, что сможет продать все мои картины. Если мне в самом деле так

посчастливится, я отправлюсь на Мартинику; убежден, что там я смогу теперь написать

хорошие вещи. А если бы удалось раздобыть солидную сумму, я бы даже купил на острове

дом и устроил мастерскую, где мои друзья могли бы почти даром получать все

необходимое. Я готов согласиться с Винсентом, будущее принадлежит певцам тропиков,

они еще никем не использованы, а этих глупых покупателей картин нужно расшевелить

новыми мотивами» 1. Вскоре после этого Гоген заявил, что собирается уехать в мае на

полтора года.

Как известно, лучезарное существование Гогена в Арле оборвалось одним из

наиболее известных в истории искусства эпизодов: в приступе помешательства Винсент

отрезал себе ухо, и его пришлось упрятать в сумасшедший дом. А тут еще покупатель, как

назло, оказался настолько глупым, что не купил ни одной из почти тропических по

колориту картин прованского цикла, которые Гоген отправил Буссо и Валадону -

парижской картинной галерее, которой заведовал Тео Ван Гог. К тому же, не успев еще

раздобыть денег на дорогу, Гоген выяснил, что на свете есть другие тропические страны,

куда более интересные и многообещающие для живописца, чем остров Мартиника, где не

было собственной культуры и искусства, так как население происходило от африканских

невольников. Это новое важное открытие он сделал в мае 1889 года на огромной

Всемирной выставке в Париже, где экспонировалось семнадцать его картин. Разумеется,

они висели не в официальном салоне, отведенном для таких великих и бессмертных (ныне

совсем забытых) мастеров, как Жером, Роль, Даньян-Бувре и Кормон. Один приятель

Гогена по бирже, тоже занимавшийся живописью, Эмиль Шуффенекер, а попросту -

Шуфф, в последнюю минуту придумал хитрый способ пробраться с черного хода на

выставку. Перед большим павильоном искусств стояла не столь внушительная постройка,

которую сдали итальянскому трактирщику Вольпини. Он устроил там кафе (названное,

естественно, «Кафе искусств»), причем не поскупился на расходы, чтобы приманить

публику роскошью и артистичностью.

В частности, Вольпини заказал огромные зеркала во всю стену. К сожалению,