Александр Молодчий - Самолет уходит в ночь

— Внимательно наблюдайте за воздухом! — приказываю.

— Есть, внимательно наблюдать за воздухом, товарищ капитан, — бойко отвечают Панфилов и Васильев.

Снова, как и во время полета на Кенигсберг, в нескольких местах маршрута путь нам преграждают грозовые фронты. Многие экипажи решили обойти их с севера. А что значит — обойти? Это значит — не долететь до Берлина, ибо на обратный путь у них не хватит горючего. Они вынуждены будут сбросить бомбы на запасные цели (Кенигсберг, Данциг, Штеттин) и возвратиться назад.

Мы же, в числе нескольких других экипажей, идем прямо, выискивая коридоры в грязных клубящихся облаках. Молчим. Думаем каждый о своем. А может, и об одном и том же. Самолет бросает так, что я с трудом удерживаю штурвал. Нас то подбрасывает вверх, то швыряет вниз, и мы будто проваливаемся в черную бездну. Несмотря на минусовую температуру, я мокрый от пота.

Так продолжалось около трех часов.

Но всему бывает конец. Пришел конец и этой болтанке. Грозовые тучи остались позади. Летим в чистом звездном небе. Мы как на ладони, маскироваться негде. Теперь нужно смотреть внимательно: так и жди встречи с истребителями. А ночью, как правило, кто первый увидел, тот и победил.

— Доверни вправо, — говорит Куликов, — обойдем Кенигсберг и Данциг.

Некоторое время летим над Балтийским морем. Затем штурман дает новый курс. Подходим к берегу. Видим впереди вспышки разрывов зенитных снарядов. Шарят по небу лучи прожекторов. Потом в воздухе слева от нас появляются огненные трассы. По их цвету различаем, где чей самолет. Наши трассы зеленоватые, немецкие — оранжевые и красные. Неподалеку от нас идет воздушный бой, а внизу отчетливо видны очаги пожаров. Очевидно, экипаж советского самолета сбросил бомбы, а теперь отбивается от вражеских истребителей.

— Какой это город? — спрашиваю Куликова.

— Штеттин, — отвечает Сергей и, угадав мою мысль, добавляет: — Бомбил кто-то из наших. Видно, решил не лететь на Берлин, опасаясь нехватки горючего. А как с горючим у нас? Хватит вернуться домой?

— Хватит.

Штеттин остается слева сзади. До Берлина лететь примерно полчаса. Томительно, очень томительно тянутся последние минуты. И тревожно...

Наконец в наушники шлемофона врывается немного взволнованный голос Куликова:

— Подходим к цели!

— Приготовиться! — даю команду своему экипажу. — Быть начеку!

Посты наблюдения врага, видимо, сработали четко: в небо сразу врезаются лезвия десятков прожекторов, вокруг бомбардировщика начинают рваться зенитные снаряды.

— Усилить наблюдение за воздухом! — приказываю членам экипажа и начинаю маневрировать.

Мне жарко, пот заливает глаза, кажется, не хватает кислорода. А вокруг частокол огня. Ослепляют лучи прожекторов. Несмотря ни на что, иду вперед. Одновременно стараюсь вырваться из цепких щупальцев прожекторов. Высота 6300 метров. Жалко терять, но ничего не поделаешь. Резко кладу самолет на крыло. Крен двадцать, сорок, шестьдесят градусов! К гулу моторов добавляется неприятный свист, самолет скользит на крыло, почти падает. Этот недопустимый (в мирное время даже без бомб) маневр удается — прожекторы упустили нас. Но и мы потеряли более тысячи метров высоты.

— Вижу цель, — докладывает штурман через переговорное устройство. — Становлюсь на боевой курс! Приготовиться к бомбометанию!

Нас опять ловят прожекторы. Сколько их — сосчитать невозможно.

— Саша, два градуса вправо, — просит Куликов. Стрелки приборов молниеносно оживают и снова замирают. Самолет послушно выполняет мою волю.

— Пошли! — кричит штурман, и в голосе его слышится торжество победы. Тяжелые бомбы устремляются вниз. Летят советские бомбы на фашистскую столицу! Вот оно, возмездие!

Сотни орудий ведут огонь по нашему самолету. Бросаю машину из стороны в сторону, до предела увеличиваю скорость, но вырваться из зоны обстрела не могу. «Собьют, гады, — врезается в мозг мысль. — Успеть бы хотя радировать на КП о выполнении задания».

— Саша! — обращаюсь к радисту Панфилову. — Передай на землю: «Москва. Кремль. Товарищу Сталину. Находимся над Берлином. Задание выполнили».

Конечно, именно такой доклад мы не должны были передавать. Но вся неимоверная сложность обстановки, наше крайнее нервное напряжение сами продиктовали эти слова. Они шли от всей глубины сердца, от глубины сознания выполненного воинского долга.

Неожиданно фашистские зенитчики прекращают огонь. Неспроста. Значит, где-то рядом появились немецкие истребители, гитлеровцы боятся попасть в своих.