Николай Черныш - Дмитрий Томашевич. Он не был Генеральным конструктором

«Раз к вечеру я пошёл в обход леса на правую сторону. Походил по посадкам, уже спускаются сумерки – пора возвращаться домой. Взял верное направление, иду, иду, – и всё выхожу на то же самое место среди унылых осин – только своими жестяными листьями шелестят!..

Присмотрелся, снова взял верное направление, пошёл – и снова очутился на том же самом месте. Тьфу ты, нечистая сила! Кружит меня по лесу, не выпускает на опушку… Собрался с силами, иду, иду и снова на том же месте среди осин. Жутко! Уже совсем стемнело, я вижу, надо выбиваться из этого проклятого места.

Поднял голову, чтобы увидеть просвет неба (хоть бы луна взошла!) – как вдруг что-то холодное «чирк!» меня по носу. Я обошёл, но не испугался, начал ходить кругом, чтобы найти просвет, – как вдруг меня снова по голове что-то твёрдое холодное ударило. Я схватился руками за это твёрдое в воздухе – оказалось, холодные окоченевшие ноги человека, висящего на суку большой осины. «Эге-ге! Так вот куда меня закружила нечистая сила – на «шибеницю» [11] Шибениця (укр), произносится как шЫбэныця – виселица. , где повесился от горя неведомый человек!

Разглядывать было невозможно, надо кого-то позвать. Я вспомнил о своём постоянном спутнике – медном рожке на поясе – затрубил тревожный сигнал,… ещё и ещё раз! – разлетелось эхо по лесу…

Вскоре отозвался рожок казака Малафия с южной стороны, а за ним и Некрашевского с западной. Пришли на мой призыв, удивились открытому происшествию, вместе вышли из лесу. Некрашевского я послал к приставу, чтобы доложил о висельнике в лесу, сам стал приводить себя в порядок после этой страшной ночи. С тех самых пор это место в лесу, даже целое урочище называют «Шибениця». Люди всегда с опаской проходят через эти дебри, боясь увидеть ещё одного несчастного» [12] «Сага» – воспоминания Л.Л. Собченко (Томашевич), написанные в 1972–1974 гг. Рукопись хранится в личном архиве Г.А. Томашевич, племянницы мемуаристки; стр.46. Далее «Сага» …

Чтобы успокоить притихших от страха слушателей, отец тут же переходил к шуткам-прибауткам. Нередко читал наизусть стихи. Особенно любил стихотворение Алексея Кольцова «Лес», посвящённое памяти А.С. Пушкина и написанное в 1837 году:

Людвиг Феликсович с ранних лет приучал всех детей к полезному труду в доме, на огороде и в саду. В семье благодаря отцу соблюдался определённый порядок, который поддерживался всеми безоговорочно. В арсенале воспитательных средств Людвига Феликсовича отсутствовал традиционный ремень. Лично мне, – подчеркнул Павел, – ззвестен только один случай, когда отец отходил брата Евгения ремешком. Тот устроил на чердаке химическую лабораторию, в которой проводил рискованные опыты. Один такой эксперимент закончился взрывом, не переросшим в пожар по счастливой случайности, но ставшим поводом для экзекуции.

Настоящей хранительницей семейного очага была наша мама, Клавдия Андреевна. Родив первого ребёнка в свои едва-едва семнадцать лет, она проявила настоящий талант материнства, который до поры до времени дремал в тайниках её души. Мужу и детям она посвятила всю свою жизнь. Их благополучие и здоровье было поставлено ею во главу угла.

Она свободно владела тремя языками – украинским, польским и русским, много читала. Помнила наизусть множество стихов. Несмотря на то, что на ней держался дом и немалое хозяйство, много времени уделяла детям, читала им книги, не ограничивала их в саморазвитии. Была глубоко верующим человеком, приучила детей к ежедневным молитвам, но спокойно восприняла наш отказ от религии, когда мы подросли. Клавдия Андреевна прожила нелёгкую жизнь, особенно много бед на неё свалилось, начиная с десятых годов ХХ века, о чём ещё будет повод рассказать, но все они не сломили её духа.

Окрестные крестьяне называли маму барыней, но это была скорее дань укоренившейся со старых времён привычке. Ну, какая ж это барыня, если она не чуралась огородных забот, привлекала в страдную пору детей для посадки рассады или прополки той же картошки? А как же иначе, ведь огромную семью надо было кормить, и тут без натурального хозяйства никак не обойтись. На лесных полянах паслись коровы, благодаря которым дети выросли на молоке в буквальном смысле. Осенью, в пору сбора урожая обширный погреб заполнялся картошкой, огромными тыквами, свёклой, морковкой, прочими плодами огорода, бочками с квашеной капустой и солёными огурцами, бутылями с яблочным соком и лёгким яблочным вином. Большой огород, живность и сад были весьма ощутимым довеском к жалованью отца семейства, это факт.