Семен Липкин - Жизнь и судьба Василия Гроссмана • Прощание

Но, по иронии судьбы, по неповторимой причудливости этого момента истории, этот гимн Сталину, эта передовая статья попала в общую сталинскую мясорубку, устроенную на этом заседании. Не зная, по какой линии ее «проводить» и с чем — с каким сталинским тезисом связать, — Фадеев называет ее «новорапповской». И он по-своему прав.

Никогда больше не будет Твардовский отказываться от напечатанных им произведений. Мне трудно комментировать его речь, да она и не нуждается в комментариях. Скажу только, что печать жестокосердного времени, которая легла с той поры на отношения Гроссмана и Твардовского, останется навсегда.

Разгромить самого себя… Самед Вургун в решении этой задачи доходит до полного экстаза. Не всегда можно даже догадаться по его речи, что так темпераментно он поносит самого себя.

К этому времени он — азербайджанский советский писатель, член КПСС с 1940 г., народный поэт Азербайджанской ССР, лауреат Сталинской премии за 1941 и за 1942 гг., академик Академии наук Азербайджанской ССР, депутат Верховного Совета СССР. Выпустил сборники стихов, драмы в стихах и поэмы: «Вагиф», «Фархад и Ширин», «Человек», «Мутон»…

Полное название эпоса — «Китаби Деде-Коркуд». В «Литературной энциклопедии» в статье «Азербайджанская литература» он назван выдающимся памятником древней письменной литературы и культуры — «не только азербайджанцев, но и туркмен и турок».

Галина Николаева в те годы — автор романа «Жатва». Она принадлежала к числу горячих поклонников романа Гроссмана и говорила об этом часто, открыто и прямо.

Ксения Львова писала произведения, которые никто и никогда не читал. И вдруг ее неудобочитаемую повесть «На лесной полосе» приметил Сталин, выхватил из потока и вознес до небес. Всюду появились восторженные статьи о ней, а в 1949 году Сталин вставил ее в списки и наградил Сталинской премией.

В 1955 году она выпустит роман «Елена», который критика того времени назовет поэтизацией пошлости и образцом дурного вкуса.

Удивительно это чтение романа Гроссмана над открытым гробом Сталина, которое звучит в разных выступлениях. «Пока не погребен…» Есть чем гордиться Василию Семеновичу Гроссману…

Чтение этой стенограммы в течение долгих лет каждый раз именно на этом месте обрывается для меня приступом удушья и тоски… Чтобы великого антифашиста и гуманиста сделать певцом Гитлера и нацизма… Не случайно Сталин почуял родную себе душу и вырвал ее из небытия. И с какой изощренной профессиональной подлостью ведет она свою короткую речь.

А. Суров — одна из мрачнейших и характернейших фигур, выплывшая в те годы в мутных волнах космополитизма. Лауреат Сталинской премии за пьесу «Зеленая улица» в 1949 г. и пьесу «Рассвет над Москвой» в 1951 г. В тот, 1949, год Сталин сделал его невыносимую по тупости пьесу «Зеленая улица» главной дубинкой, под непрерывный свист которой отделяли в критике патриотов от космополитов. Имя Сурова вскоре исчезнет из литературы. Он будет исключен из Союза писателей, так как специальная комиссия установит, что пьес своих он не писал, а нанимал людей, лишенных всяких возможностей заработать.

Погромная машина работает на полном ходу — и мы являемся свидетелями того, как на наших глазах Суров набрасывает космополитическую петлю на шею В. Комиссаржевскому, театральному критику, в будущем — главному режиссеру театра им. Ермоловой. Он смело и правдиво, по заслугам дал резко отрицательную оценку пьесе Софронова «Иначе жить нельзя».

Фадееву тоже не хочется ставить точку, и, прервав Сурова, он не случайно так пространно цитирует Комиссаржевского.

Вот так и прозвучало это главное страшное слово того времени… Диверсия! Именно в этих устах, как крик Первенцева, обращенный в зал. Хотелось бы обратить внимание на то, что Фадеев в своей первой непосредственной реакции отбросил это слово. В этом шабаше ведьм ничего не угрожало только главному диверсанту — Салтыкову-Щедрину, обнажившему через Комиссаржевского свой меч против Сурова и Софронова. И они двинули свои ряды…

«Что наделал Комиссаржевский» — этому посвящена речь Сурова.

Как в кадрах документального кино, звучат голоса, видны лица людей. И Суров в этой своей речи так невыносим и так неповторим. И его красное жирное лицо (не может быть, чтобы я забыла его), его зачесанные назад светлые потные волосы, и шуба на меху, и толстая палка, с которой он ходил по коридорам редакций и поднимался в лифте по этажам. Посмотрите, с какой оборотистостью и ловкостью он фабрикует дела… Вот он сделал космополитом неугодного ему критика. Вот он сбросил в «зощенковские» бездны опасного для него конкурента по драматургии. С Гроссманом справились.