Анатолий Бергер - Продрогшие созвездия

Друг друга узнают поэты

В коловороте городском,

Как будто вправду есть приметы

И нимб старинный над челом.

Идёшь… Размокла мостовая,

И снег слинял и чёрен лёд,

Сосульки, с желобов свисая,

Сорвутся на землю вот-вот.

Шныряет ветер. Никнут крыши,

И прослезились провода,

И в пятнах водяных афиши.

И с окон зимняя слюда

Сошла. Деревья ветви тянут,

И вдруг, посереди дорог

Глаза в глаза внезапно глянут,

Как бы столкнутся гулы строк,

Подспудных замыслов размахи,

И сгинула вся смута дел,

Сквозь лермонтовский амфибрахий

Поющий ангел пролетел,

Свечи заколебался пламень,

Над Русью коршун кружит вновь.

Воспетый и оживший камень

За праведную вопит кровь.

1967

То окружают знатоки,

Говоруны и острословы:

Им препарировать с руки

Летящее, как ангел, слово.

То стихотворцы с мастерком,

В самовлюблённости глухие:

Им с окровавленным виском

Не падать на снега России.

То женщина от слёз темна

Бросает жёсткие упрёки,

Что жизнью жертвует она,

Которой не окупят строки.

То близким уж невмоготу

И тяготит их беспокойство

За будущую нищету

И нынешние неустройства.

Кому — игра, кому — исток

Крутой печали и тревоги,

И праведный потомок строг,

Скупые подводя итоги.

1967

Я обречён, как волк на вой,

Переживать строку строкой.

Пока в своём лесу глухом,

Где под ногами бурелом.

И мох, и заячьи следы,

Где — далеко ли до беды —

Кружу без устали, невмочь —

Зубастая крадётся ночь.

Сквозь хряск, и хруст, и вскрик, и стон,

Которые со всех сторон

Доносятся, томясь, спеша,

Бегу. Меня стремит душа

К поляне, где пустынен мрак,

Быстрей мой бег, бесшумней шаг,

И вот над смуглой мглой ветвей

Ребячьих светлых снов светлей

Сияет, плавный бег струя…

И к небу вой подъемлю я.

А завтра снова лес, зверьё,

Жизнь, смерть, и каждому своё.

Но есть во мне иная суть —

Мне только б на луну взглянуть.

На этот блеск над головой…

Я вечно обречён на вой.

Я обречён, как волк на вой,

Перемогать строку строкой.

1966

Говорят обо мне по латыни,

Точно холод вдруг душу кольнул.

О, лекарственный дух поликлиник!

Не триклиния праздничный гул.

Напряжённость, боязнь и унынье,

И, быть может, судьбы перелом.

Говорят обо мне по латыни,

Шепчет мёртвый язык о живом.

1964

В самые опасные места —

Жребий твой, поэзия, от века,

Там, где выживет один из ста,

Да и то останется калекой.

В свару императоров и пап,

Воровских притонов мир мытарский,

В когти инквизиторовых лап,

В сумасшествие тюрьмы феррарской.

И на якобинский эшафот,

И на снег кровавый злости светской,

И в тридцать седьмой тот лобный год —

В лагеря «законности советской».

В самую горячку, в самый страх,

В самую лихую передрягу,

Что горит потом огнём в стихах,

Чуть не прожигая вдрызг бумагу.

И из этого исхода нет,

Всё предрешено, как в царской фразе:

«До свиданья, господин поэт.

Доброго пути Вам на Кавказе».

1967

На полустанке, что за Мгой,

Где пустыри, деревья, снег,

В глубокой полночи глухой

Попал под поезд человек.

Тот поезд шёл во весь опор,

Попробуй-ка останови,

Светил пустынно светофор,

И мёртвый он лежал в крови.

И в тот же час, и в тот же миг,

В иных краях, на всех парах

Шли поезда, и тот же крик,

И та же кровь, и тот же страх!

Статистика внезапных бед,

Проклятие из рода в род,

Нам от неё спасенья нет —

Кто обречён, того убьёт.

Кто и не ведает о том,

И знать не знает ничего,

Что под слепящим фонарём

На рельсах тех найдут его.

1969

Сердцем чувствую помертвелым,

Замирая, едва дыша,

Как душа расстаётся с телом,

Расстаётся с телом душа.

Удержать бы её, да где там,

Сил нет пальцем пошевельнуть,

Час прощания с белым светом,

Не избыть его, не минуть.

В смертном мраке охолоделом,

Над вселенскою пустотой,