Пётр Андреев - Повесть о моем друге

— Глуши моторы! — отчаянно-весело приказал Сергей.

…Подполковника Гиль-Родионова допрашивали долго. Сколько самых невероятных, невозможных сюжетов ежечасно и ежедневно предлагала война, сколько необычайных поворотов в человеческих судьбах она открывала! Но такой исповеди, которую слушал Сергей и его друзья той ночью, никто, пожалуй, не мог себе представить.

…Кадровый военный, подполковник Гиль-Родионов встретил войну в должности начальника штаба 229-й стрелковой дивизии. В страшные июньские дни сорок первого, когда управление войсками Западного фронта было нарушено, когда на аэродромах горели самолеты, в невероятной «каше» где-то под Толочином подполковник был ранен.

Очнулся в гитлеровском лагере. Что пережил он в те месяцы, трудно передать: голод, мучения, издевательства. Прошел он путь сложный и совсем не прямой.

Уже в те тяжкие дни у него зародилась, — как он рассказывал, — мысль дать согласие на создание, — как того хотели фашисты, — националистической воинской части, с тем чтобы вывести с собой из лагеря как можно больше пленных, сформировать из них бригаду или дивизию, а затем, получив от фашистов вооружение, — перейти линию фронта и соединиться с частями Красной Армии. О своем «согласии служить рейху» Гиль-Родионов сообщил фашистскому командованию и получил согласие на формирование «1-й русской национальной бригады».

Геббельсовское ведомство могло торжествовать пропагандистскую победу и штамповать листовки: тысячи бывших военнослужащих Красной Армии повернули штыки против своих. Во главе «1-й русской национальной бригады» стал кадровый командир Красной Армии Гиль-Родионов.

Прибывшие из Москвы слушали, как обстоятельно, педантично, стараясь ничего не упустить, ничего не забыть, не выставить себя, — даже в мелочи, — в лучшем свете, докладывал Гиль-Родионов. Настоящий штабист, он сжато и точно объяснял все, что произошло с ним и его людьми.

Странные чувства испытывал Сергей в эти минуты. Война все разделила бескомпромиссно и жестко: СВОИ и ВРАГИ. Черное и белое, ложь и правда. И тот, кто повернул оружие против своих, заслуживает лишь одного: суровой и справедливой кары.

Но вот сидит человек в новенькой форме, сшитой в Берлине, военный, с особой кавалерийской выправкой, и без утайки рассказывает все, что с ним было…

— Почему решили перейти на нашу сторону? — спросил Сергей.

Гиль-Родионов, видимо, ждал этого, самого трудного вопроса.

— Нас должны были направить на фронт, воевать против своих.

— А партизаны — не свои?

Ничто не изменилось в лице Гиль-Родионова, ни один мускул не дрогнул на его лице. Он продолжал говорить:

— Незадолго до решения о переходе к партизанам на весь личный состав «бригады» было получено обмундирование и вооружение и в то же время мы получили «пополнение» за счет полевой жандармерии, фашистских офицеров, белоэмигрантов, значит, нам не доверяли. На нашей совести, — глухо заключил Гиль-Родионов, — около сотни партизан. Но я одних немцев положил несколько сот, идя на соединение с партизанами, тысячи штыков к вам привел. Три чемодана важных штабных документов, пленных.

Победы Советской Армии, всенародная партизанская борьба, монолитность нашего героического трудового тыла, пропагандистская работа подпольных партийных организаций заставили подполковника ускорить выполнение своего решения, круто — во второй уже раз — изменившего его судьбу.

Три чемодана с трофейными документами лежали в «Дугласе». Осторожно внесли раненых партизан. Ввели переданных Гиль-Родионовым пленных: среди них одутловатого, по-звериному глядящего бургомистра. Парашютными стропами накрепко привязали пленных к жестким лавкам транспортного самолета.

На обратном пути, уже в самолете, Сергей допрашивал бывшего полковника князя Святополк-Мирского — аристократа, перешедшего в услужение к вермахту. Князь, в частности, рассказывал Сергею об установках «фау», которые нацелены на Лондон и Манчестер. Позднее в ЦШПД эти данные поступили из другого источника. Наверное, ни Антонов, ни те, кто сидел тогда в самолете, не думали, что эти сведения личный шифровальщик Сталина будет излагать Уинстону Черчиллю в послании, начинающемся словами: «Лично и конфиденциально».

Потом Антонов подробно допросил ротмистра, русского офицера, примчавшегося в Европу из эмигрантской норы в Харбине. Ротмистр этот, «слуга царю и отечеству», предложил свои услуги гитлеровскому абверу.