Пётр Андреев - Повесть о моем друге

Михаил Тимофеевич поднял голову. На его лице была усталость.

— Читай, комиссар! — скосив глаза на листочек бумаги, сказал генерал.

К генералу Романову входили командиры. В углу слабоосвещенной комнаты был накрыт стол. На нем лежала незатейливая солдатская закуска. Позвонил начальник 4-го отделения штаба дивизии капитан Красногоров и доложил, что немцы уже у штаба тыла, спрашивал, как быть со штабной документацией и полевой кассой.

— Сжечь!

Совещание начал Романов.

— Гитлеровцы овладели Смоленском и подошли к Ельне, угрожают и Вязьме, — сказал он. — В интересах сохранения оставшихся сил отдан приказ об отходе… Прошу, товарищи, высказать свое мнение…

— Могилевская оборона сыграла свою роль, — сказал полковник Кутепов, — дальнейшее сопротивление потеряло значение, гарнизон обречен. Выход из окружения боем нанесет еще один удар по фашистам.

Генерал Романов предложил план отхода…

Немцев наше выступление застало врасплох, и мы прорвались к Тишовской роще. Но здесь нас осветили прожекторы, враг открыл яростный артиллерийский и минометный огонь. Мы несли большие потери, но пути назад не было.

Рядом со мной громыхнуло, опрокинуло меня, оглушило и обдало липкой грязью. Сквозь туман блеснули вспышки орудия. Оно стояло у обочины дороги и било по нашей автоколонне. «Надо его заставить замолчать», — пронеслось в голове.

— Вперед! — кричу не своим голосом.

В несколько прыжков бойцы накрыли орудийный расчет. Пушка замолчала. Но в этот миг справа из двухэтажного дома застрочил пулемет, и меня больно хлестнуло по ноге.

Развернув индивидуальный пакет, я начал забинтовывать голень правой ноги. А бойцы открыли огонь из вражеского орудия по фашистам, засевшим в здании.

У кирпичного сарая остановилась наша санитарная машина. Я, прихрамывая, подошел к ней. В машине лежал Михаил Тимофеевич. Он был тяжело ранен, посмотрел на меня затуманенным взглядом и тихо проговорил:

— Кажется, вышли. Ведите, комиссар! Мне плохо.

С наступлением темноты нам удалось оторваться от врага.

Из города долго еще доносилась пулеметная трескотня».

Беларусь! Беларусь! С какой болью мы отдавали тебя Гитлеру. Сердце разрывалось наше, ибо мы знали, что тебя ждет, Беларусь!

В деревне Хатынь Логойского района Минской области погибли в огне 149 жителей, согнанных и запертых в сараях; а таких Хатыней, где фашисты превратили в пепелище, в угли и людей и дома, только в одной Белоруссии более шестисот.

Один из случайно спасшихся жителей Хатыни И. И. Каминский рассказывал:

«…И меня погнали в тот сарай… Дочка, и сын, и жонка — уже там. И людей много сколько. Я говорю дочке: «Почему вы не оделись?» — «Так сорвали с нас одежду», — говорит она. Ну, пригонют в сарай и закроют, пригонют и закроют. Столько людей нагнали, что и не продохнуть уже, руку не подымешь. Люди кричат, дети эти: известное дело, сколько нас и страх такой. Сено там лежало, солома, кормили еще, держали коров. Сверху и подпалили. Запалили сверху, горит крыша, огонь на людей падает, сено, солома загорелись, душатся, задыхаются люди, так сжали, что и дышать уже нет возможности… Я сыну говорю: «Упирайся в стену ногами и руками, упирайся!..» А тут двери раскрылись… а люди не выходят… Что такое? А это стреляют там в дверях, стреляют, говорят. А крик такой, что стрельбы той, что стуку того и не слышно. Известное дело, горят люди, огонь на головы, да дети — такой крик, что… Я сыну говорю: «По головам как-нибудь, по головам выбирайся!» Подсадил его. А сам понизу, меж ног… Навалились на меня убитые, продохнуть нельзя. Двигаю плечами — тогда я здоровше был, — стал ползти. Только к порогу, а крыша и обвалилась, упала, огонь на всех!.. И сын тоже успел выскочить; ему только голову чуть-чуть обсмолило, волосы обгорели. Отбежал метров пять — его и положили из пулемета… Потом поехали немцы…

Я сына стал тащить, потянул, а уже и кишки за ним… Только спросил еще, жива ли мама, сестра… Не дай бог никому, кто на земле живет! Чтобы не видели и не слышали горя такого!..»

Много лет спустя доктор медицинских наук, профессор Петр Осипович Вязицкий, рано поседевший человек с добрыми, усталыми глазами, рассказал мне о трагедии другого белорусского села.

«Это было поздней осенью 1942 года в Витебской области Белоруссии. Мне тогда не было еще двенадцати лет. Однако за год жизни на оккупированной территории я успел узнать запах пожарищ, услышать свист пуль и увидеть обезображенные трупы невинных людей. Казалось, что меня уже невозможно было чем-либо удивить в повадках оккупантов. Но это только казалось.